Третье место. Кафе, кофейни, книжные магазины, бары, салоны красоты и другие места «тусовок» как фундамент сообщества

После четырех лет жизни здесь я все еще чувствую себя в большей степени иностранкой, чем в каком-либо другом месте мира, где я бывала. Люди здесь гордятся тем, что живут в «хорошем» районе, но для нас эти востребованные районы как тюрьмы. Семьи не общаются между собой; мы и видим-то соседей редко, не говоря уже о знакомстве. А в Люксембурге мы часто прогуливались вечером до одного из местных кафе и проводили там несколько замечательных часов в компании местного пожарника, стоматолога, банковского служащего или еще кого-нибудь, кто там оказывался в этот момент. Однако я не вижу никакого удовольствия в том, чтобы ехать на машине в грязный, темный бар, где каждый сидит сам по себе и замирает от страха при приближении какого-нибудь перебравшего посетителя.

В том же духе высказался Кеннет Харрис, размышляя, чего больше всего не хватает британцам в США. Больше всего им не хватает какого-нибудь недорогого деревенского постоялого двора или местного паба – в наших кварталах их нет. Харрис пишет: «Американец не заходит в местное заведение два-три раза в неделю с женой или сыном, чтобы выпить там кружку пива, пообщаться с соседями и пойти домой. Он не выводит собаку погулять перед сном, чтобы заодно завернуть в “Корону” и перехватить там пинту»[11].

Этот контраст между культурами во всей полноте ощущают те, кто живет поочередно то в Европе, то в Америке. Виктор Грюн с супругой владеют солидной недвижимостью в Лос-Анджелесе и небольшой – в Вене. Он отмечает: «В Лос-Анджелесе мы с беспокойством покидаем наш защищенный дом, чтобы навестить друзей или сходить на культурное или развлекательное мероприятие, потому что каждый подобный выезд требует больших затрат времени и нервного напряжения из-за длительных поездок на машине»[12]. Европейский опыт, как он говорит, совсем иной: «В Вене нас проще уговорить куда-нибудь выйти, потому что легко можно дойти до двух концертных залов, оперы, нескольких театров и множества ресторанов, кафе, магазинов. Встречу со старыми друзьями не нужно устраивать заранее, как в Лос-Анджелесе; как правило, мы сталкиваемся с ними на улице или в кафе». У семьи Грюн в сто раз больше квадратных метров в Америке, но создается впечатление, что они не получают там и половины того удовольствия, что у них есть в небольшом уголке Вены.

Однако нет нужды обращаться к мнениям иностранцев, чтобы увидеть недостатки «пригородного эксперимента». Предназначенные стать колыбелью супружеской и семейной жизни, пригороды добавили этим двум институтам дурной славы. Уже к 1960-м гг. сложился образ пригородной домохозяйки как «скучающей, изолированной от мира и озабоченной материальными благами» женщины[13]. Жена, живущая в пригороде и не имеющая машины, которая позволяла бы на время сбежать оттуда, стала символом одиночества в Америке[14]. Те, кто мог себе позволить, компенсировали одиночество, изоляцию и недостаток общения «синдромом плотного графика», как его описал один психотерапевт с северо-востока США:

Одиночество, с которым я чаще всего сталкиваюсь по работе, – это одиночество жен и матерей с маленькими детьми. Их забросили в пригороде, их мужья на весь день уезжают на работу… Я вижу, что чувство одиночества широко распространено, но думаю, что в более состоятельных сообществах его прикрывают обилием активных занятий. По этой причине большой теннис стал так популярен. Все они теперь «выходят в люди» и играют в теннис[15].

Большинство бывших домохозяек сегодня являются частью рабочей силы. Поскольку теперь и папа, и мама, ежедневно сбегающие из своих пригородов, обретают какое-то подобие жизни в сообществе, дети еще больше оторваны от взрослых. Для типичного подростка из пригорода дом предлагает мало, а окрестности – совсем ничего. Ситуация начала 1970-х гг., описанная Ричардом Сеннетом, ухудшается: