Третье отделение при Николае I

Выйдя в вынужденную отставку и скрывшись на несколько лет с полицейского горизонта, Шервуд не оставил, конечно, ни своих честолюбивых замыслов, ни столь милой ему среды проходимцев и искателей приключений, с ее обычаями и увлекательными затеями. Но об этом периоде его жизни мы имеем очень мало сведений. За это время он успел схоронить жену и, как можно думать, перенес центр своей деятельности в Москву, где жили его родственники и где, в некотором отдалении от власти, он мог чувствовать себя спокойнее. Об образе его жизни в первопрестольном граде мы можем составить приблизительное представление хотя бы на основании такого эпизода: 7 марта 1840 года начальник Московского корпуса жандармов донес по начальству, что некий канцелярист Робуш, до того служивший в канцелярии киевского военного генерал-губернатора и уже в течение года проживавший в Москве, привлек внимание полиции следующим неблаговидным поступком. Не находя службы и, вероятно, испытывая денежные затруднения, он решил исправить свою фортуну выгодным браком и обратился для этой цели к помощи свахи и… Шервуда, к которому имел рекомендательные письма и в доме которого остановился. Шервуд охотно оказал ему покровительство и ездил с ним к матери предполагаемой невесты — провинциальной помещице Вильгельминовой, привезшей свою дочь на московскую брачную ярмарку. Дело было слажено, молодые благословлены образами, и все могло кончиться без доведения до сведения III Отделения, если бы жених, получивший вперед приданое — 12 тысяч рублей и, как водится, накупивший на значительную сумму подарков своей суженой, внезапно не скрылся с остальными деньгами. В дело это он замешал не только Шервуда, но и его сестру, у них был произведен обыск, но и сам Робуш тем временем был задержан. Так как пострадавшая соглашалась идти на мировую, дело было, по-видимому, прекращено, но в результате полицейскому надзору было поручено наблюдать и за сестрой Шервуда, а он сам чуть не поплатился за проделки своего протеже, действовавшего, быть может, не без его ведома^[178].

В августе 1841 года некая Анна Королева жаловалась в III Отделение на неуплату ей Шервудом 1000 рублей ассигнациями, взятых в долг по заемному письму, но жалоба эта, по всей вероятности, осталась без последствий. III Отделение слишком хорошо себя чувствовало, избавившись от Шервуда, чтобы беспокоить его из-за всяких денежных претензий, тем более что последних могло оказаться немалое количество. Думаем, что Королевой сообщили, что она может тягаться «по силе законов»; дело это, во всяком случае, было признано не заслуживающим внимания и при очередной чистке архива подверглось уничтожению^[179].

Так продолжалось до осени 1842 года, когда Шервуд, не вытерпев своего относительно праздного существования и все грознее надвигавшейся нищеты, снова явился в столицу, или, как выражались московские славянофилы, резиденцию, и стал нащупывать почву, понемногу восстанавливая свои прежние связи и надеясь на возобновление благосклонности влиятельных лиц. Старых его друзей и товарищей в III Отделении уже не было, а между тем Шервуд прекрасно понимал, что, не исправив своих отношений с этим учреждением, он никаких успехов в Петербурге не достигнет. И, скрепив сердце, он отправился с визитом к своему давнишнему недругу, доверенному агенту Бенкендорфа, Оскару Венцеславовичу Кобервейну, одному из немногих уцелевших до этого времени птенцов Фока. Последний не замедлил сообщить о посещении начальнику III Отделения Л. В. Дубельту, присоединив к своему письму краткий, но довольно характерный меморандум, который мы и приводим полностью^[180].

«5 октября в 9 ч. утра слуга доложил мне: „Полковник Шервуд“; очень удивленный этим визитом после десяти лет, что мы не встречались, я вышел к нему навстречу. Он протянул мне руку и извинился, заявив, что пришел просить доброго совета.

Перечислив все свои невзгоды, он закончил: „Короче говоря, вы видите перед собой человека, доведенного до последней крайности, уничтожаемого отчаянием, без гроша, без друзей, без средств, ни даже пенсиону на щей с хлебом, не имеющего возможности вернуться на службу… У меня остается одна только надежда на спасение, это если Его Императорское Величество позволит мне отправиться на Кавказ и умереть или, в чем я уверен, оказать там отличные услуги России.

Генерал Нейдгардт знает меня и знает, что я могу ему быть очень полезен; но я не хочу и не могу ходатайствовать об этом, не получив предварительного согласия Государя, но как быть? Кто захочет сказать ему об этом, когда я всюду очернен… Дайте мне совет“.