Третье поколение (сборник)

Профессор сидел, повесив голову перебирая пальцами камушки. Фауст во все глаза смотрел на Юнца, пытаясь представить себя на его месте. Что-то не складывалось у него, Маргарита тоже прятала глаза. Появилась Соседка, молча прошла, села. С ней произошла разительная перемена, и тут же внимание всех сфокусировалось на ней. Пахло от нее чем-то сладким и тревожным. Что-то такое сделала она со своим лицом, точно стерла с него годы и неудачи. Волосы ее были уложены в прическу. Платье на ней было почти новое, красное-красное, по-видимому, долго сберегаемое к такому случаю. Фауст смотрел на нее и удивлялся, впервые понимая, что красота может быть и такой вот, неприметной, непритязательной…

— Соседка, ты — красавица! — выдохнул Фауст. — Что ж ты не бежишь, не торопишься в бюро труда? Когда этот лысый заведующий тебя увидит, он умрет от зависти к самому себе!

Она повернула к нему лицо, и он увидел пустые глаза.

— Нет ни бюро, ни заведующего. Опоздала я, вчера надо было поспешать к нему. А сегодня пришла, — там две вот такие дыры в стенах, — она обвела руками вокруг. — Башня сорвана. Горело.

— Пойду я, — поднялся Юнец, — расскажу своим о победе… Вж-ж-бац!

— Я вовнутрь забралась, думаю, может, живой да раненый. Голову его нашла. Большая, верно. И лысая, как ты и рассказывал. — Соседка замолчала, потом продолжала. — Да, пролетарии приходили, говорили, кто-то ночью из гранатомета бил. Диверсанты, наверно. Лучше бы я туда вчера пошла… А студень ты напрасно не взял.

Она встала, поклонилась всем. Уходила медленно, точно пытаясь вспомнить нечто жизненно важное. В одном месте зацепилась полой, но не остановилась, не обернулась. Вырванный клок платья потащился за ней, затирая следы голых ступней по пыли.

— Война, — неуверенно хриплым голосом произнес Фауст, не понимая впрочем, пытается ли он этим словом оправдать Юнца или развеять мысли о Соседке, или что-то еще…

— М-м-м, — Профессор стискивал ладонями виски.

— Схожу, пожалуй, к ней, — Маргарита достала из тайника остатки вчерашней колбасы, отрезала половину. — Угощу. Ей поговорить надо…

Через несколько минут она вернулась. С колбасой, которую положила на место.

— Не взяла, что ли? — спросил Фауст.

— Она там висит на проводе. Такая красивая и такая страшная. Язык вывалился — черный-черный.

— Ну почему?.. Почему именно вчера он надумал воевать? — выкрикнул Профессор. — Абсурд какой… Господи, дай нам силы не возыметь надежды!.. Ты хоть сняла ее?

— Зачем? Дождь пойдет и смоет.

Пришла Гермина. Склонилась над огнем. Поворошила угли.

— Герм говорит, — начала она, — ночью все крысы ушли на ют, к реке. Он тоже ощущал тревогу и после слышал гул. Утром он ходил туда: Западного квартала больше нет. Мы вместе потом туда ходили: большая-большая дырка в земле, а домов нет. Герм считает, там когда-то добывали руду или что-то, а земля не выдержала и провалилась. А мне кажется, это наказание жителям квартала. Они все сейчас в аду.

Профессор, до того сидевший безучастно, при последних словах Гермины вскинулся.

— В аду? Откуда ты знаешь про ад?

— Приходил тут один, называл себя по-чудному. Рассказывал о боге едином, утверждал, что скоро наступит тысячелетнее царство господне и кончится хаос. Правительство ругает на все корки, клянет войну и всех подряд обвиняет в потере человеческого облика. Как же он называет себя?..

— Сыном бога?

— Нет…

— Мессией… Христом… Словом…

— Н-нет…

— Ну как тогда?

— Не помню. Он такой большой, на голову выше вот его, — Гермина кивнула на Фауста, — голос у него — внутри все в комок сжимается, вовсе и не бывает таких голосов. А слова из него текут-текут, свиваются, и не вырваться. Только не все понятно. Рассказывал, будто тридцать лет провел в пустыне, только ему многие не верят. Откуда узнал, что тридцать, если зиму от лета не отличить и новый год объявлять некому? Да и где пустыню нашел, когда вся Земля давным-давно стала одним городом? Или была такой сначала? Это всем известно, да он говорит еще, скоро придет сын человечий и укажет всем дорогу на небо. Странный он, огромный, как бы даже и не человек.

Профессор смотрел на Гермину во все глаза. Он был взволнован и дышал тяжело.

— Где он живет? Где он? Куда пошел?

— Хм-м, — Гермина пожала плечами. — Болтали, будто он явился из Западного квартала. Он ушел оттуда, и квартал провалился сквозь землю. Да он сегодня будет проповедовать, да — про-по-ве-до-вать, — девушка с гордостью осмотрела собравшихся: вот какое слово, — в пять часов. Я и заскочила узнать, сколько сейчас. Герм тоже хочет послушать и посмотреть, охоты не будет, раз крысы ушли. Вспомнила, как его зовут — Ивонна!