Потом два потока сливаются в одну общую мысль: «Все-таки Аллочке повезло, хорошо еще, что Зверобой — это я». И сразу — уже только моя мысль: «Да что же в этом хорошего? Это ужасно, что Зверобой — это я!»
Вы себе не можете представить, что это такое. Знать это! Быть этим! Когда ты еще не успел проснуться утром — а уже знаешь. Знаешь, что ты — Зверобой. И как тебя, еще полусонного, ломает, плющит и выворачивает наизнанку от этой мысли.
В дверь бара влетают два приставленных ко мне охранника (проснулись наконец-то, лоботрясы, а то совсем расслабились на такой работе!). Да, два охранника. А вы что подумали — мне можно просто так вот ходить одному? Официально я еще не свободный человек, и за мной должен быть надзор. И кроме того, я ведь, как в том кино, — достояние Республики, прямо как нефтяная вышка. Тотализатор на одном только Диком Бое дает доходы в сотни миллионов долларов.
Уже в дверях, поворачивая голову, через плечо я смотрю на Аллу. Алла смотрит на меня. Или Зверобой смотрит на Аллу, а Алла смотрит на Зверобоя. Ну прямо финальный эпизод из плохого боевика! Хотя три минуты назад здесь боевик и был.
И только сейчас, выходя из бара, прикрытый с двух сторон охранниками, я начинаю чувствовать леденяще-обжигающую боль в правом плече и с ужасом осознавать, что случилось. Представили себе — одновременно леденящую и обжигающую боль в правом плече? За сутки до боя. До Дикого Боя, мать его…
Да, я — Андрей. И я — Зверобой. Хотя, вообще-то, не одномоментно. Не одновременно. Сложно объяснить. Да и имеет ли смысл? Как ни объясняй — кто же это сможет понять…
Как я мог? Вас этот вопрос интересует? Да все очень просто. Или очень сложно. С какой стороны посмотреть.
Тогда, два года назад, тоже была сухая теплая осень. Я, как обычно, встретил Марину у выхода из Телецентра в Останкино. Час ночи — наше время. Не торопясь пройтись, поговорить. А когда же еще — у меня работа, у нее записи даже по выходным. А поговорить нам всегда было о чем. За три года знакомства как-то не успели наговориться.