Третье пришествие

— Свое дело я сделал, — очень тусклым голосом заявил на это Дима. — Прокукарекал, как мог. Теперь дело за ло-лопухами. Отстаньте.

Я подавил вздох. Приходилось признать, что попытка провалилась. Невозможно вернуть к жизни человека, если у него отсутствует интерес к жизни. Этот интерес пробудить не получилось. У меня.

— Жаль, — сказал Фима. — Думал, ты поможешь человечеству еще раз.

— Все врачи — сволочи. И вы не лучше.

— Не будь свиньей. Быть может, мы тебя спасли. Старались, во всяком случае.

— Да? А зачем? Кто просил?

— Послушай, сделай милость, ну не впадай в детские обиды. Не такой уж ты и сумасшедший, честное слово.

Дима скрипнул зубами и промолчал. Я затаил дыхание. Возможно, что назревал облом в умонастроениях, как когда-то выражался наш друг Нестор. Фима это тоже уловил.

— Посмотреть хоть можешь?

— Чего надо-то?

— Да есть одна головоломка, о которую криптографы мира…

— Криптологи.

— Ну хорошо. Криптологи мира все зубы обломали. Я подумал, что тебе сейчас все равно делать нечего… Дурака же валяешь.

— Мне далеко до вас, хитрые шизофреники. И о чем речь?

Фима не торопился, разжигал аппетит.

— Прямо и не знаю. Мозги у тебя, конечно, неплохие, но ведь поврежденные.

— Кончай спектакль. Чего тянешь? Как ме-медсестра, наполняющая шприц.

— А ты не перенапряжешься? На фоне транквилизаторов?

На лице у Димы появилось нечто, напоминающее скуку.

— Чихал я на ваши транквилизаторы. И не такое переваривал.

Это было правдой. Горькой, как пилюля. Но Фима не унимался.

— А по ночам бродить не станешь? С туманными фарами? Как тогда, на Байконуре?

— Э, на Байконуре у меня предчувствия были отвратительные. Как знаешь, они потом подтвердились. В кемеровской шахте.

— По-моему, заикаться ты стал реже, — простодушно сообщил банкир Левитин.

— Фимка! Хватит дразнить. Я же насквозь тебя вижу, аналитик. Честное слово, ки-кишку глотать заставлю. Как только перестанут считать сумасшедшим.

— Ну запугал ты иудея, православный христианин. Старого, больного…

Фима достал из авоськи свернутые в трубку и аккуратно перевязанные синей тесемочкой листы формата А4. Там оказались распечатанные с компьютера фотографии. Скорее всего, лично добытые владельцем банка «Мосподземкредит» путем взлома какого-то сайта. При этом старый Шаттерхенд не промахнулся, снимки получились достаточно отчетливыми.

На первой был заснят безлюдный то ли зал без окон, то ли подвал. Потолок там подпирала белая колонна, в которой имелась резко выделяющаяся кубическая вставка. Издали этот куб казался темным, почти черным. Но на снимках с более близкого расстояния он последовательно менял цвет на темно-фиолетовый, ультрамарин и бирюзу. Казалось, что в колонну вмонтирован порядочных размеров аквариум. Только вместо рыб и улиток его заполняли ряды странных знаков, напоминающих иероглифы. Сначала явственно различался их первый слой. Затем проступал второй, третий. И так далее.

— Вот. Самое дорогое из всего, что досталось нам от прошлой жизни, — сказал Фима. — Важнее марсианского лишайника.

Это понимал не только он. Криптологи мира ценой своих зубов кое-что расшифровать все же смогли. Правда, по большей части то, что мы и сами знали, поэтому понять могли. Те же Пифагоровы штаны, например. Насмешка судьбы получалось над человечеством.

Шифр марсиан оказался одновременно и прост, и невероятно сложен. Вид, расположение знаков имели не одно, а множество значений. Линейное прочтение по горизонтали давало банальные математические истины, вертикальное содержало сведения о Марсе, а вот перпендикулярное считывание в глубину шеренг тех же букв-иероглифов вскрывало информацию уже иного рода, уже не столь понятную, касающуюся уровней организации материи и энергий. Не нашего восприятия, естественно. Кроме того, допускались и диагональные прочтения. Как справа налево, так и слева направо. И сверху вниз, и снизу вверх. По удаляющимся от геометрического центра куба направлениям, причем под разными углами удаляющимися, и по направлениям, к центру стекающим. Что зашифровано по этим направлениям понять уже не получалось.

Между тем, ташо, то есть алфавит Тэ Тэнге, включал в себя около шестисот символов, значение которых не являлось постоянным, как у букв большинства земных языков, а менялось в зависимости от места в фразе. Примерно так, как это бывает с китайскими или японскими иероглифами.

Когда с принципами построения марсианского кода более-менее удалось разобраться, стал ясен масштаб сложностей. Земные программисты схватились за головы, поскольку для анализа пространственного распределения смысловых элементов в Послании требовались вычислительные возможности, немыслимые для земной компьютерной техники. Собрать такой мегаквазикубик Рубика мы никак не могли, не доросли еще. Думаю, и в обозримом будущем вряд ли сумеем дорасти. Такая письменность могла выкристаллизоваться только на протяжении многих тысячелетий.