Третье сердце

Жером, но зато знала, что выбираться лучше в одиночку. В одиночку вообще лучше – жить, курить, спать. Особенно спать. В одной постели с мужчиной Мадо никогда не высыпалась. Ну разве что разок, в “Трех петухах”, когда она уснула рядом с Тео. Но он ее и пальцем не тронул. И вообще не приставал. Он сказал, что любит ее. Обычно после этого мужчины принимались терзать ее плоть, но Тео только поцеловал ее. Вот черт. Конечно, эти слова ничего не значат, а стоят и того меньше, но он их произнес, собираясь на смерть. Он пожертвовал собой, чтобы спасти ее. Мадо злобно фыркнула. Чертов герой! Подумал бы лучше о чем-нибудь важном, дельном, так нет же, в последний миг он сказал Мадо, что любит ее, этот сукин сын. В такие минуты не бросаются ничего не значащими словами. Но Тео – таких людей Мадо еще не доводилось встречать. Чокнутый. “Я люблю тебя, Мадо!” Он словно плюнул ей в душу ядом, который еще долго – может быть, всегда – будет мучить, отравляя ее кровь. Он оставил этот камешек, который поранил ей десну. Камень обжигал рот. Мадо перекатила его языком за другую щеку и глубоко вздохнула.

– Что с вами, мадмуазель? – испуганно спросил Жан-Жак.

Она поняла, что у нее вырвался невольный стон, и разозлилась.

– Не твое дело! Сиди там и помалкивай!

Она уставилась на мальчика тяжелым взглядом. Уходить нужно в одиночку. Одна она как-нибудь выкрутится, наврет три короба, спрячется, украдет, а то, может, пустит в ход нож. Она тряхнула головой. Что-то мешало ей сосредоточиться, но она пока не понимала, что же это такое. Что-то словно подкрадывалось к ней, но оставалось пока незримым.

– Куда теперь? – робко спросил Жан-Жак.

– Подальше отсюда, – мрачно проговорила Мадо. – Как тебя зовут, урод?

– Жан-Жак, мадмуазель.

– Ну да, Жан-Жак… Иди сюда. Ближе. Встань на колени.

– Мадмуазель…

– На колени, урод! – Мадо выхватила нож.

Жан-Жак растерянно огляделся по сторонам и опустился на колени. Он мог бы запросто убежать от одноногой девчонки, но не стал этого делать. Он опустился на колени и жалобно вздохнул.

Мадо усмехнулась: она знала людей.

– Что вы задумали, мадмуазель? – спросил Жан-Жак жалобным голосом. -

Честное слово, мадмуазель, я никому ничего не скажу…

– Я в этом и не сомневаюсь, – с усмешкой проговорила Мадо.

– Да и как вы отсюда выберетесь? – продолжал Жан-Жак, весь дрожа. -

За вами гонятся… А я могу достать лошадь. Я попрошу лошадь у вдовы

Нодье… она даст… иногда она дает каурую, когда господину кюре нужно… мадмуазель, но ведь существует же любовь!..

Мадо посмотрела на него с гадливым удивлением.

– Любовь, мадмуазель, – стоял на своем Жан-Жак. – Ради любви… прошу вас, мадмуазель…

– Любовь. – Мадо сплюнула. – Знаешь, что такое любовь, урод? Это то, от чего болит жопа.

– Но ваш друг сказал, что любит вас…

– Никакой он мне не друг. – Мадо потрогала кончиком языка овечий камешек и поморщилась, как от боли. – Он сам не понимал, что говорит. Любовь… Почему он это сказал? Зачем? Никто не знает. -

Она вдруг схватила Жана-Жака за волосы. – И ты не знаешь! Понял, урод?

– Мадмуазель… – Жан-Жак бормотал, не открывая глаз, весь дрожа. -

А как же Страшный суд, мадмуазель? Всем нам придется отвечать перед

Господом… что вы скажете на Страшном суде, мадмуазель, когда

Господь обрушится на нас всей тяжестью своей любви? Когда нам придется платить за все… за все, мадмуазель!..

– Я-то знаю, что я скажу. – В голосе Мадо звучало злорадство. – Я-то знаю…

Она вдруг осеклась, замерла и насторожилась. Она услышала звук. Вот что мешало ей сосредоточиться – этот звук. Он подкрадывался, подползал, приближался со всех сторон. Странный звук. Словно где-то вдали и в то же время рядом что-то глухо билось, медленно пульсировало, заполоняя низким, негромким гулом пространство, накатывая и отступая, как морская волна, то усиливаясь, то слабея…

– Что это? – сквозь зубы спросила Мадо. – Что это такое, черт возьми? Что это за звук?

– Я ничего не слышу, мадмуазель, – прошептал Жан-Жак, боясь открыть глаза.

– Заткнись!

Облизнув губы, Мадо сунула нож в карман, встала, навалилась на костыли и сделала несколько шагов вниз по склону. Остановилась, прислушалась.