Третье сердце

– в плечо и в печень, двадцать третья, купите меня, не то я вам приснюсь, двадцать четвертая, наконец-то, наконец-то, он оступился и упал, каска со звоном скатилась вниз, тело его сползло на булыжник, а ноги остались на последней ступеньке, сердце его было пробито пулями, кровоточащее сердце его остановилось, замерло, умерло, оба сердца, и старое, и новое, оба замерли и умерли, он умер, он затих у подножия храма, огромное тело замерло на стылом булыжнике, и выстрелы стихли, и тогда наконец в благословенной тьме все услышали звук, который, казалось, шел из темной глубины самого бессмертия, и звук этот был похож на стук огромного сердца, и хотя он был мертв и оба его сердца остановились, но третье – третье сердце продолжало стучать и после смерти…

18

Запыхавшаяся, потная, вся в ссадинах и синяках, Мадо наконец выбралась из подземного хода, без сил рухнула на камни и выплюнула кровь: овечий камень поранил ей десну. Она закурила, закашлялась, снова сплюнула кровью, языком потрогала камень. Он был горячим, этот странный камень.

Жан-Жак поставил лампу на землю и присел на корточки. Он тяжело дышал.

Луна иногда выглядывала из-за туч, освещая каменистые склоны холмов, корявые черные деревья, пучки жухлой травы. Внизу виднелись какие-то постройки.

– Это ферма мадам Нодье, – сказал Жан-Жак. – Она вдова, сама ведет хозяйство…

– Заткнись, – процедила Мадо.

Было тихо – ни выстрелов, ни шума моторов, ни даже собачьего лая.

Девочка вспомнила лицо Тео, когда он сказал: “Я люблю тебя, Мадо”, и сморщилась. Тео больше нет. Она не слышала стрельбы, но была уверена в том, что Тео убили. Их много, а он один, и он не собирался сдаваться. Он сказал, что отвлечет жандармов. Он сказал, что любит ее, этот сукин сын. Лицо ее снова скривилось. Значит, его больше нет, значит, она осталась одна. С этим камнем за щекой. Теперь нужно выбираться из этой чертовой глухомани. Мадо понимала, что ей нельзя показываться в городах, на вокзалах, где ее могли узнать и выдать полиции. Она еще не знала, как доберется до Лурда, где ее ждал брат

Жером, но зато знала, что выбираться лучше в одиночку. В одиночку вообще лучше – жить, курить, спать. Особенно спать. В одной постели с мужчиной Мадо никогда не высыпалась. Ну разве что разок, в “Трех петухах”, когда она уснула рядом с Тео. Но он ее и пальцем не тронул. И вообще не приставал. Он сказал, что любит ее. Обычно после этого мужчины принимались терзать ее плоть, но Тео только поцеловал ее. Вот черт. Конечно, эти слова ничего не значат, а стоят и того меньше, но он их произнес, собираясь на смерть. Он пожертвовал собой, чтобы спасти ее. Мадо злобно фыркнула. Чертов герой! Подумал бы лучше о чем-нибудь важном, дельном, так нет же, в последний миг он сказал Мадо, что любит ее, этот сукин сын. В такие минуты не бросаются ничего не значащими словами. Но Тео – таких людей Мадо еще не доводилось встречать. Чокнутый. “Я люблю тебя, Мадо!” Он словно плюнул ей в душу ядом, который еще долго – может быть, всегда – будет мучить, отравляя ее кровь. Он оставил этот камешек, который поранил ей десну. Камень обжигал рот. Мадо перекатила его языком за другую щеку и глубоко вздохнула.

– Что с вами, мадмуазель? – испуганно спросил Жан-Жак.

Она поняла, что у нее вырвался невольный стон, и разозлилась.

– Не твое дело! Сиди там и помалкивай!

Она уставилась на мальчика тяжелым взглядом. Уходить нужно в одиночку. Одна она как-нибудь выкрутится, наврет три короба, спрячется, украдет, а то, может, пустит в ход нож. Она тряхнула головой. Что-то мешало ей сосредоточиться, но она пока не понимала, что же это такое. Что-то словно подкрадывалось к ней, но оставалось пока незримым.

– Куда теперь? – робко спросил Жан-Жак.

– Подальше отсюда, – мрачно проговорила Мадо. – Как тебя зовут, урод?

– Жан-Жак, мадмуазель.

– Ну да, Жан-Жак… Иди сюда. Ближе. Встань на колени.

– Мадмуазель…

– На колени, урод! – Мадо выхватила нож.

Жан-Жак растерянно огляделся по сторонам и опустился на колени. Он мог бы запросто убежать от одноногой девчонки, но не стал этого делать. Он опустился на колени и жалобно вздохнул.

Мадо усмехнулась: она знала людей.

– Что вы задумали, мадмуазель? – спросил Жан-Жак жалобным голосом. -

Честное слово, мадмуазель, я никому ничего не скажу…

– Я в этом и не сомневаюсь, – с усмешкой проговорила Мадо.

– Да и как вы отсюда выберетесь? – продолжал Жан-Жак, весь дрожа. -

За вами гонятся… А я могу достать лошадь. Я попрошу лошадь у вдовы

Нодье… она даст… иногда она дает каурую, когда господину кюре нужно… мадмуазель, но ведь существует же любовь!..

Мадо посмотрела на него с гадливым удивлением.

– Любовь, мадмуазель, – стоял на своем Жан-Жак. – Ради любви… прошу вас, мадмуазель…

– Любовь. – Мадо сплюнула. – Знаешь, что такое любовь, урод? Это то, от чего болит жопа.

– Но ваш друг сказал, что любит вас…

– Никакой он мне не друг. – Мадо потрогала кончиком языка овечий камешек и поморщилась, как от боли. – Он сам не понимал, что говорит. Любовь… Почему он это сказал? Зачем? Никто не знает. -

Она вдруг схватила Жана-Жака за волосы. – И ты не знаешь! Понял, урод?