Третьего не дано?

— То все так, князь, и древние верно сказывали, однако ж я жажду знаний и не желаю сидеть на престоле подобно иным прочим, кои вовсе не разумеют грамоте.

Ага, кажется, это намек на нынешнего царя. Между прочим, совершенно несправедливый. Уж кто-кто, а я это точно знаю.

Другое дело, что человек предпочитает не только диктовать собственные указы, но и не считает нужным подписывать их. Зато он всегда, насколько я успел заметить, внимательно читает окончательный вариант написанного от его имени документа.

Да и во время бесед со мной он не раз что-то помечал на листах — сам видел.

Впрочем, коль ему легче от того, что Борис Федорович неуч, то и пускай себе.

Чем бы дитя ни тешилось…

— Тогда тебе для начала надлежит завести мудрых советников, — порекомендовал я, — и раздать им все государственные дела — пусть трудятся. Ну а сам занимайся философией, астрономией, алхимией и прочим, что твоей душеньке угодно. Но это потом, а пока у нас на очереди арабские философы, государь, — напомнил я ему и уже на ходу, направляясь в его потаенную палату, заметил: — Кстати, многие из них тоже были лекарями, например, Ибн Сина, именуемый варварами Европы Авиценной…

Однако назавтра наш разговор перед занятиями возобновился:

— А не получится так, что, пока я займусь философией, кто-нибудь из этих советников, сидючи, к примеру, в Разбойном приказе, так все распустит, что тати страну заполонят?

— Речь шла о советниках, кои мудры на деле, а не только речисты на слова, — уточнил я. — Понятное дело, что поначалу тебе еще не раз придется их проверять — впрямь в каждом приказе сидят достойные дьяки и подьячие или нет. Non enim paranda nobis solum, sed fruenda sapientia est[90]. А уж когда убедишься, что все в порядке, тогда и…

— А ты бы пошел? — И настороженный взгляд исподлобья.

Ишь ты. Никак мои акции все растут и растут. Раньше царевич только пару раз намекал, да и то из вежливости и из желания, чтобы я еще больше проявил свое рвение, а когда не просто понял, но и прочувствовал мое нежелание «стать одним из ближних», перестал.

Потом, уже после дуэли, когда с его стороны пошла задушевность и откровенные разговоры, намеки вновь последовали, но гораздо более искренние, а вот впрямую…

— И куда же ты хочешь меня поставить? — поинтересовался я.

— Я б тебя всюду сунул, если б мог, — сокрушенно вздохнул он. — Одна беда — надорвешься быстро. А как тебе, к примеру, Посольский приказ?

Я неопределенно пожал плечами.

— А что, вежество у тебя есть, опять-таки и с иноземцами тебе куда сподручнее гово́рю вести, — загорелся он. — К тому же ты латынь ведаешь, да и политесу учен.

Я весело хмыкнул. Знал бы ты, царевич, что все мое знание латыни исчерпывается несколькими сотнями слов и выражений, — иначе говорил бы. Да и политес мой заключается лишь в том, что я не чавкаю, как Рубец-Мосальский, не вытираю руки о скатерть вроде Сутупова и умею пользоваться вилкой, которой и ты, Дмитрий, не владеешь[91], ибо на столе у тебя я ее ни разу не видел.

Только представить, как я общаюсь с заморскими послами, и сразу смешно становится.

Добрый день, веселый час!
Рады видеть вас у нас!
Вери гуд, салам алейкум,
Бона сэра, вас ист дас!
Кто вы родом?.. Сколь вам лет?..
Вы женаты али нет?[92]

Нет, приятно, конечно, да и лестно, но навряд ли гожусь. И я отрицательно мотнул головой.

— Али Разбойный приказ? — не унимался царевич. — Оно тоже куда как важно. Опять же я твои словеса не забыл, егда ты намедни сказывал, яко дьяков с подьячими приструнить.

Было дело, не отрицаю. Повторил я ему все то, что уже советовал Годунову: и про контроль, и про регистрацию челобитных, и про обязательные сроки по разбору дел, и про пошлины, половина которых должна идти в пользу самих приказных, то есть материальный стимул.

— Вот только уж больно оно муторно, — вежливо возразил я. — Да вдобавок еще и разъездов по городам сплошное море. Поначалу даже интересно, а годика через два…

— Погоди-погоди, — остановил он меня. — Яко ты там сказывал про море? Ну точно! — От радости он даже захлопал в ладоши. — Сыскал я для тебя дельце. Быть тебе думным дьяком… — И, выдержав легкую паузу, торжествующе выдохнул: — Морского приказа… Дело новое, потому его кому ни поручи — нипочем не управятся, а ты осилишь. Помнится, мы с тобой на днях гово́рю вели, так ты столь всего дельного выказал, что хошь к завтрему его создавай. Ну, яко придумано?!

Царевич явно ожидал комплиментов, и он их получил. Я хоть и не корабел, но фразу императора Александра III о том, что у России только два верных союзника в мире — это ее армия и ее флот, помнил хорошо, потому и процитировал ее Дмитрию, подытожив:

— Это самое то. Только гоже ли иноземца в думные дьяки ставить? — напомнил я. — Не подумал, что твой сенат на это скажет?