Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

161. Шлиссельбург. Врагов прошлого переделать нельзя

— Я побывал в Шлиссельбурге. Крепость, место боя со шведами, потом знаменитая политическая тюрьма в крепости и наконец — место жесточайших боев с немцами во время войны. Знакомому, который там воевал, повезло — рана была слишком тяжелой, и его просто не донесли до места концентрации раненых, откуда всех забирали в тыл. Как вдруг немцы пошли в атаку, наши во встречный бой — и танки шли в бой по своим раненым.

Истинно великие исторические руины. Всех молю, уважайте свои руины — нет! Приехал, а там даже не заповедник, только охранная зона. «Мы здесь, — говорит мне начальник с торжественным видом, — восстанавливаем царские тюрьмы!» Вот, пожалуйста, уже восстановили ту, где сидели члены «Народной воли». Вхожу — все блестит краской, тюрьма как свежепостроенная, в ожидании партии зэков.

Абсурд же! Я спрашиваю: «А где тут лежит Грачевский?» Он не знает. Был такой жертвенный рабочий-народоволец. Народовольцев засадили в крепость надолго, и о них все забыли. Их не выпускали даже гулять. Грачевский облил себя керосином и сжег — тогда женщинам разрешили прогулки. Но женщины отказывались от привилегии, пока не приказали выпускать и мужчин.

Подхожу к стене — доска красного мрамора: «На этом месте казнен (среднего размера буквы): Александр Ильич Ульянов (большими буквами): Брат Владимира Ильича Ленина».

Я говорю — слушайте, а вам вообще известно, кто кому старший брат? Директор даже не понял моей фразы! Это же оскорбительно: Александр Ульянов — геройский парень, на суде взял всю вину на себя и был казнен с четырьмя товарищами за покушение на царя. Был марксистом, но считал, что сперва надо выполнить долг совести: наказать того, кто казнил предшественников. Только пройдя через жертву, так он верил, марксисты вправе отклонить взгляды предшественников-народовольцев. Сейчас никто не излагает его мотива, нет — но важно, что у него брат Ленин! Я интересуюсь: а как вы установили, где именно его повесили? Говорит: не знаю, тут доска смотрится красивей. Выходим из крепости, видим величественное и страшное свинцовое Ладожское озеро, почти море. А на берегу скромный белый столбик, где перечислены все повешенные: эсеры, народники, анархисты, марксисты… Я ему говорю: «Так вот же! Почему вам так не сделать?» — «Но это же не будет смотреться!» Зато триумфальная доска красного мрамора — здесь повешен брат самого Ленина. Этих людей переделать нельзя — они враги прошлого. Должны прийти какие-то другие люди.

162. Отказ от советского прошлого в порядке подчинения. Гибель утопии братства

— Почему с такой легкостью советское население отказалось от советского прош лого?

— Мне кажется, люди так легко отказывались от СССР, не распознав за этим глубины перемен в человеческих отношениях. В 1991 году советские люди в очередной раз подчинились чему-то, что шло не от них, а к ним — «сверху». И еще незримо, травмируя основательно, в поры жизни вошел Мир. Если Вьетнам стал разделительной чертой в американской истории, то для нас Афганистан был еще более резкой чертой.

— Неужели самая благородная из утопий, утопия человеческого братства, погибла в дрянной Панджширской долине?

— Я у старых большевиков расспрашивал, что значило на войне быть пораженцами? Они отвечали — братание!

— Братание сегодня считают коварной спецоперацией немецкого Генштаба.

— Полная чепуха, фронтовые братания известны давным-давно. О них Лев Толстой знал в Крымскую войну. Мы сегодня уже не в состоянии подняться на их уровень. Хотя вроде бы нам следует быть капельку выше. Я не верю, что из жизни людей уйдут цель и утопия братства. Вопреки очевидности — хотя что сегодня очевидно? — я все-таки мыслю планетой дома. Для меня прежняя коммунистическая парадигма планеты-дома рухнула. Но я не уверен, что она рухнула раз и навсегда, в этом вам предстоит разбираться. Есть циклы, возвраты, сложные неугасшие чувства, которые вспыхивают в неподходящий момент. Да, отмирает коммунистический мир с его заявкой на универсум, и одновременно в долгих конвульсиях и в крови отмирает Мир, созданный Европой Запада, — мир национальных членений и разделений. Две судороги пошли навстречу одна другой, как две волны-убийцы.