Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

— Между прочим, этим ты не сделал никому одолжения. Твоя позиция заслуживает обсуждения. Если Мяло говорит, что мы только метеки, а ты говоришь: я готов жить в качестве метека, то эта позиция заслуживает быть выслушанной.

— Да, но затем и у меня спросят — где твой полис, метек? Я не готов ждать мессию, который восстановит мое государство. Я хочу самоопределиться по отношению к России.

— Я понимаю. Тут опять возникает спор, состоящий в том, в каком смысле можно говорить о советских людях как о русских?

— О, это весьма упростит вопрос.

— Я бы сказал, несколько дисциплинирует. Я не ответ тебе зашифровал в виде вопроса — я действительно ставлю такой вопрос. Русские стали русскими в силу того, как собралось пространство России в мировом процессе. Они являются русскими либо в качестве подданных державы, либо в качестве субъектов русских цивилизаций — выбирай.

— Но вторые не состоялись и остались в потенции. Реально русские определились внутри миродержавия. Пушкина не было в рамках вариантных русских цивилизаций, он жил и умер в Российской империи и немыслим вне ее. Не бывало новгородского или кубанского Пушкина.

— Это правильно, но на Пушкине не все кончено. Я говорю о русских же цивилизациях. Об урало-сибирской, северной…

216. Новгородский осколок Руси, не ставший Россией: рукодельщина. «Единая и неделимая» Россия — русофобская идея. Россия — страна стран

— Был в Новгороде, бродил по нему и не мог понять тайну и прелесть новгородских церквей. Девушка из музея меня приютила, а рядом церковь в Кожевниках. Утро, солнце стояло, и до чего же церковь была красива. Я говорю хозяйке — удивительно, но как это сделано? Она и говорит — у нас это зовут «рукодельщина»!

Зодчие были вольные люди, свободные. Основной каркас ставили простой лепки. Углы, ребра здания — все нарочито грубо. Поднимается к небу барабан — и лишь тогда резьбой на него накладывают ажур; это изящество, где каждая деталька светится, будто над ней годами трудились.

Контраст грубой первопостройки с ажуром и образует эту — ах, до чего прекрасное слово! — новгородскую рукодельщину. Остаток чего-то русского, который не стал и не станет российским.

— Это прекрасно, но я из той русской культуры, которая не была ни этнической, ни земской.

— Та культура была вселенски-державной. Но кроме нее была культура текущей жизнедеятельности. Эта культура повседневности сложно соотносилась с имперской культурой.

— А почему бы не попытаться связать империю с повседневностью людей заново? Почему нет? Русскими я признаю только людей, у которых стоят на полках книги русских писателей в том — имперском, от XIX века, смысле слова. Тех, кто несут книги Чехова, Тургенева, Ленина к мусоркам, как вижу в каждом московском подъезде, я их русскими не считаю.

— И в тебе та же ярость, эта клокочущая сегодня пена ненависти. Противоборствуя, раскалываясь, сея кругом себя ненависть, мы только возвращаем себя к социуму власти.

Дело не в названии. Назовется Россия федерацией или конфедерацией — что нам бояться названий? Дело в том, что мы страна стран, и нельзя это делать в обход русских. А «единая и неделимая» сегодня псевдорусская идея! Стоящий за единую и неделимую сегодня, в сущности, политический русофоб. Один из самых опасных врагов будущей России, ее возрождения как уникального планетарного тела. Все еще возможного.

— За «русофоба» спасибо, только есть еще и страна. Московский центр для меня не догма, а центр коммуникаций, как электрощит. Отключил — и страны нет.