Третья Мировая война: нерасказанная история

«Дорогие папа и мама!

Скажу вам сразу, что со мной все в порядке, за исключением сломанной ноги, порезов и синяков. Я пишу вам из госпиталя КВВС в Роутоне. Доктор говорит, что я могу написать и рассказать вам все, что там было. Я предполагаю, что он знает о секретности и всем таком.

Я и ребята неожиданно поднялись и направились в капонир вместе с летчиками. Как вы помните, я служил уже 17 месяцев. Я говорил, что мы поднялись неожиданно, но это не совсем правильно, потому что все на базе были поставлены в известность накануне. Было много разговоров о войне, мы слушали «Forces Broadcasting»[73], но подумали, что это было всего лишь хитростью по программе TACEVAL (как ты помнишь, мама, это занятия, когда мы должны часами таскать костюмы «Нодди»[74] и изображать из себя солдат), потому что ответственные за них парни жутко умные и всегда перед учениями говорят, что все взаправду. Во всяком случае, мы поговорили с нашим командиром — он довольно строгий, но неплохой человек — и с одним командиром эскадрильи, по которому было не скажешь, то ли он хочет крест «За выдающиеся лётные заслуги», то ли домой к маме. И нам сказали, что на этот раз все реально и что авиакрыло «Торнадо» на Брюггене — цель номер один для Старого Ивана.

Мы очень много готовились к различным сценариям. Мы знали, что Иван может атаковать нас обычными бомбами, газом или даже ядерным оружием, так что в полночь, когда прозвучала тревога, у нас всех не заняло много времени надеть заправленные костюмы «нодди». Я понять не мог, почему мы просто сидели и ждали, хотя знали, что Иван нас атакует. Бьюсь об заклад, в Израиле такого бы не было. Наверное, как сказал наш сержант, все дело было в …ных (извини, мама, но там было еще «ё» и пара других букв) политиканах. Во всяком случае, когда в 6.30 раздался сигнал «Красный-Красный-Красный», мы поняли, что нас сейчас атакуют. Большинство ворот капониров были заперты, а те, что нет, закрывались очень быстро, кроме нашего. Вы не поверите, сколько раз мы это делали, ни разу не заклинивало. Их можно было закрыть вручную, но на это потребовалось больше времени, чем мы думали. И вот мы торчим в четырех футах перед двумя нашими «Торнадо».

К счастью, ворота нашего капонира смотрели на юг. Потому что через семь минут после сигнала тревоги раздался оглушительный рев — как рассказывали другие парни, шестнадцать или около того советских бомбардировщиков налетели на аэродром. Я видел только два или три через проем в воротах, как они носились над летным полем. Мы боялись, что они могут атаковать нас газом, но, по крайней мере в тот раз, они этого не сделали. Они били только обычными бомбами. На крыше нашего капонира грохнул огромный взрыв, на нас посыпался настоящий дождь ошметков краски и грязи, но бетон даже не треснул. Самолеты ушли так же быстро как и появились, и я, как и другие парни, побежали посмотреть, что же они натворили. Мы действительно повели себя глупо, и Сержант не смог даже наполовину выразить насколько, потому что Иван мог пойти на второй заход. Но он этого не сделал, так что мы просто стояли и смотрели на беспорядок, который он после себя оставил.

Справа от нас центральные ремонтные ангары были все в огне — там был полный бардак, все в дыму. Башня управления полетами была сильно повреждена, как и несколько казарм и штаб эскадрильи. Несколько топливных цистерн горели. Посреди главной полосы валялся на боку сильно покореженный бульдозер инженерной службы. Над летным полем тянулся черный дым от стоянки одной из эскадрилий — в госпитале я слышал, что стоянка одной из эскадрилий была размолочена — все топливные цистерны и один из капониров были уничтожены. Большинству из нас повезло, по крайней мере, в начале, потому что мы были в капонирах с самолетами, и я не думаю, что какие-то из них были повреждены. Некоторые из «Каменных Обезьян» (это мы так называем ребят из Полка КВВС[75]) и поваров, которые были в наряде, оказались застигнуты на открытом участке возле ограждения аэродрома. Один из них оказался на соседней койке. Он сказал, что потерял много своих товарищей, хотя большинство их них было в бомбоубежище.

Пожарная техника быстро приступила к тушению. Я видел, как одна машина подъехала к ближайшему ангару технического обслуживания, а тот вдруг взорвался. Просто вспышка, взрыв — и его нет. Это было довольно пугающим. И вот тогда мы поняли, что Иван установил задержку на взрыватели некоторых своих бомб, превратив их в мины. Это было очень некстати, потому что никогда нельзя было знать, когда рванет очередная бомбовая воронка или куча обломков. Проверить это можно было только одним способом — тщательно осмотреть каждый квадратный ярд бетона. Я видел, что больная часть взлетно-посадочной полосы была нетронута, и несколько «Торнадо» можно было поднять в воздух достаточно быстро, но нужно было быть очень осторожным, проходя мимо воронок и куч обломков. И все движение замедлилось — самолеты, заправщики, пожарные и санитарные машины, и даже фургон NAAFI. Верите или нет, но старый фургон NAAFI все еще мог двигаться!

Но вы уже догадались, что произошло? Мне пришлось направиться через нашу стоянку, чтобы проверить, возможно ли рулежка в районе дислокации 17-й эскадрильи. Мы знали, что «Торнадо» нужна только небольшая часть взлетной полосы. Если бы она была чиста, они могли бы контратаковать, что было бы очень желательным делом. Но когда я проходил мимо груды щебня в 30 ядрах от меня, она вдруг взорвалась. Мне очень повезло. Взрывом меня отбросило боком об стенку и я сломал ногу. Разлетевшиеся осколки немного зацепили меня, но мне повезло больше, чем многим из моих товарищей, которых тогда (с того момента прошло двое суток) ранило взрывом бомбы замедленного действия. Но все хорошо, и скоро я вернусь домой. Дайте братишке Вилли по шее от меня.

Люблю вас,

Брайан».