Третья молодость

Крик моей матери вызвал ужасное замешательство. Отовсюду повылезали люди – подонки какие-то, и целые группы людей, понявшие крик как сигнал о появлении полиции, о начале облавы, или как приказание покинуть территорию... Черт его разберет... Все бежали в спешке, часть людей карабкалась по разрушенной стене здания вверх – то ли по пожарной лестнице, то ли еще как-то. Под деревцем напротив сидели хиппи – парень и девушка, он голый и в меховой горжетке, она в нижней юбке и в золотистом, некогда красивом пончо, рваном и грязном. Они тоже вскочили и побежали. Но не туда, куда все остальные, а ближе к нам, по эту сторону барака. Затем остановились около сетки.

Дети повылезали наружу. Вообще-то была ночь или поздний вечер. Серый сумрак и тусклый свет фонарей образовывали глубокие темные тени. Непонятно, почему дети вышли в такое позднее время. Очевидно, тоже из-за крика моей мамуси. Они шли по четыре человека в ряду, равнодушные, апатичные, вялые.

Одного мальчика звали Сушко. Дети привыкли смеяться над ним, как бы вышаркивая ногами его фамилию. Шли, ритмично шлепая в тучах пыли, и бормотали, получалось этакое шелестящее «Суш-ко, Суш-ко», как дети ногами обычно изображают поезд. Хиппи попросил их изобразить ему «Суш-ко», и дети тотчас же принялись ритмично шаркать. Две группы: в одной по четыре ребенка в ряду, в другой парами. Хиппи стоял возле сетки в жуткой тучи пыли, с выражением полнейшего блаженства на физиономии и слушал. Девица стояла рядом – с закрытыми глазами, глубоко равнодушная ко всему происходящему.

Мальчик этот, Сушко, куда-то пропал. Еще раньше пропал, но об этом боялись говорить. Пожалуй, он исчез накануне. Дети перестали шлепать ногами в пыли, появилась мать мальчика. Все разошлись, осталась одна девочка. Хиппи со своей подружкой отодвинулись чуть дальше в тень, так что их почти не было видно.

Мать Сушко, по всей вероятности, помешанная, говорила с девочкой, показывая на развалины. Она явно знала о чем-то тщательно скрываемом, связанном с исчезновением мальчика, и была испугана, говорила шепотом. Неожиданно она ушла, а девочка осталась возле сетки.

Все понимают: теперь девочка осведомлена о чем-то очень важном, чего не знает никто, но не отдает себе отчета в важности полученных ею сведений. Она стояла у барака, погруженного в глубокую тень.

Мы хотели к ней подойти, спросить, о чем ей сообщила мать мальчика, только так удалось бы узнать и про мальчика, и про развалины, и про все ужасное, что хранилось в тайне. Мы тоже стояли в тени у входа в барак.

Вдруг появился какой-то тип. Выскочив из тени, он огромными прыжками мчался к девочке. Он был свидетелем ее разговора с матерью Сушко. На нем были серая шляпа и пальто. Среднего возраста, довольно плотный, мордатый с широким носом и жаждой убийства в глазах. Субъект бежал неслышно, готовый задушить девочку, чтобы та не успела ничего рассказать.

Мы показались ему, вышли из теня. Застопорив с разгону, он подошел к девочке, ласково с ней заговорил и показал ей палец, якобы пораненный. На пальце краснело пятно. Я подумала: когда же он успел вымазать палец фломастером – заранее или сейчас, ведь на ранку вовсе не похоже. Где-то здесь у вас аптечка, сказал он девочке. Может, она проводит его и перевяжет ему палец?

Девочка не оживилась, но вроде бы и отказать ему не решилась. Показала на вход в барак со стороны вольеры. Тип сделал несколько шагов в ту сторону, но девочка все еще стояла на свету. Мы решили ее подождать; отошли в сторонку и на миг отвернулись. А когда взглянули снова, девочка лежала на том же месте возле сетки, мертвая или умирающая. Убил ее не тот тип, а кто-то другой. Во что бы то ни стало необходимо было узнать – кто. Марек вбежал в барак, я осталась у сетки, оба хиппи исчезли. Они видели, кто убил девочку, и сбежали, чтобы не быть свидетелями".

Это все, что я успела записать, добавив некоторые напрашивавшиеся выводы. Мальчик, Сушко, явно заглянул в развалины и рассказал матери о том, что увидел. Мать, психически больная, сбежала из больницы, и потому ее болтовню никто не принимал всерьез. Все вместе создавало атмосферу ужаса.

Сон не соотносился с действительностью: моя мать никогда не закричала бы на всю улицу. Весь этот ужас я носила в себе несколько лет, пока не написала «Тайну». Понятно, атмосфера книги далеко не так кошмарна, как во сне. Не описывать же убийство невинных детей, это было бы уж слишком.

А третьим источником книги была тайна сама по себе. В морализаторство я вдаваться не стану, но если что-либо старательно скрывается, то как правило, дело нечисто. Жизнь подтвердила это соображение, которое я наконец-то могла высказать публично.

* * *

В этой автобиографической книге уйма ошибок, неточностей, пробелов. Я чувствую себя обязанной сделать приложение, в котором скорректирую все оптом. Одно только сообщу сразу же.