Третья половина жизни

– Я не ходил, – объяснил Терехов. – А Вадим интересовался. Тем домом, где вы разместились, там у буровиков контора была. Однажды два дня туда ходил. Будто что-то искал.

– Нашёл?

– Вроде нашёл.

– Что?

– С виду – пакет в брезенте. Как три больших книги. А что в нём, я не спросил.

– Что он с ним сделал?

– Забрал на Макус. Почему вы спрашиваете? Там что-то пропало?

– Ничего серьёзного. Так, старые бумаги. Когда это было?

– Сейчас точно скажу. В начале марте. Как раз за две недели до того случая. Ну, понимаете, о чём я.

– Понимаю, – сказал Егоров.

На следующее утро он отправился на Макус. Погода стояла солнечная, без единого облачка. Снег успел слежаться, наст подморозило, лыжи скользили по нему, как по накатанной колее. За все двадцать километров Егоров остановился лишь раза три. И то не для того, чтобы отдышаться, а чтобы насытить глаза бескрайним снежным простором, вызывающим стеснение в груди и беспричинный восторг.

Саулис встретил его настороженно. Молча завёл в избу, накормил рыбными котлетами, заварил крепкого чая.

– Котлеты из тех щук, что тогда поймали? – поинтересовался Егоров, чтобы нарушить тяжелое молчание.

– Ну?

– Вкусно, даже не ожидал. Ладно, Эрик, не буду темнить. Ты спрашиваешь себя, зачем я пришёл. Скажу. Мне нужны бумаги Вадима Неверова.

– Нет никаких бумаг.

– А если я обыщу избу и найду?

– Не имеете права. Вы ревизор горисполкома, мне геологи сказали.

– Тебе не всё сказали. Я следователь норильской прокуратуры. Ордер на обыск могу выписать прямо сейчас.

– Всё равно не имеете права без понятых.

– Выговор за процессуальное нарушение я как-нибудь переживу. Но знаешь, что будет, если я бумаги найду? Тебя обвинят в препятствии отправлению правосудия. Это серьёзное правонарушение. Получится, что ты не выполнил условия досрочного освобождения. Хочешь вернуться в лагерь?

Саулис угрюмо молчал.

– Я не хочу этого делать, – добавил Егоров. – Но сделаю. Бумаги Неверова очень важны, они позволят узнать, почему он ушёл из жизни.

Саулис молча поднялся и вышел в сени. Минут через десять вернулся и положил на стол пакет в провощённом брезенте. Егоров развернул брезент. В пакете было три буровых журнала и общая тетрадь. В тетрадь вложены несколько писем без конвертов. Все они начинались одинаково: «Любимый мой!» Последнего письма из Красноярска, полученного Нестеровым, в тетради не было.

– Сам читал? – спросил Егоров.

– Ну?

– Почему не отдал это следователю?

– Не знаю, – не сразу ответил Саулис. – Не хотел, чтобы менты лезли в его жизнь. Он писал не для них.

– Для кого?

– Не знаю, – повторил Эрик. – Для себя.

Егоров просмотрел буровые журналы скважины Т-6. В них были отчёты смен, метры проходки, рапорты о поломках оборудования. В конце третьего журнала приведены сводные данные о составе кернов:

«41 м. – аргелиты… 52 м. – алевролиты… 64 м. – алевролиты и песчаники тунгусской серии… 70 м. – мергели… 76 м. – габродолериты… 124 м. – песчаники… 144 м. – песчаники…»

XIX

«Любимый мой! Я не раз проклинала себе за то, что приняла предложение работать в норильском театре. Первый сезон был ужасный. Мне всё здесь не нравилось – холодный каменный город без единого деревца, лишь с овсом на газонах коротким летом, равнодушная публика, бездарные режиссёры. Всё изменилось после встречи с тобой. Я до сих пор не понимаю, каким ветром занесло тебя в наш театр. Директор встретил тебя на входе, раздел в своём кабинете, усадил в своей ложе. Всё городское начальство суетилось вокруг тебя. И уж совсем непонятно, чем твоё внимание привлекла актрисуля второго плана в проходном спектакле. Я очень удивилась, когда мне в гримуборную принесли цветы от тебя (где ты в зимнем Норильске нашёл цветы?) и приглашение поужинать в ресторане «Лама».