Третья пуля

А суть нашей истории в том, что случилось с Кеннеди. Его водитель — агент Секретной службы — понёсся в госпиталь Паркленда, до которого было меньше чем пять минут ходу и там отличная команда реаниматологов принялась за работу. Кеннеди висел на волоске и играл со смертью весь оставшийся день и всю следующую ночь, но к утру его состояние, наконец, стабилизировалось. Хотя и обессиленный последствиями серьезнейшего ранения, он выкарабкался, ведомый невероятной жаждой жизни, добрыми пожеланиями и надеждами миллионов людей по всему миру.

Его выздоровление было медленным и болезненным. В его отсутствие президентские обязанности взял на себя Линдон Джонсон, которого президентские советники уберегли от трагических или глупых решений. Очевидно, что Вьетнама не случилось, а Кеннеди набирался сил с каждым днём. Врачи боялись, что вследствие повреждённого позвоночника он останется парализованным, но каким-то чудом этого не произошло. Всё это время его жена, Джеки, словно ангел пребывала у его ложа, и возможно, что именно сила её любви была ещё одной доброй силой, помогшей этому человеку снова сполна обрести свои способности в медленном, месяц за месяцем, выздоровлении. В марте 64го он сел в кровати, сделал первые неуверенные шаги в мае, а в августе вернулся в Белый дом (Линдон Джонсон, естественно, так и не стал президентом), снова приняв обязанности. В середине августа он произнёс воодушевляющую речь и был снова вознаграждён единодушным приветствием. Он практически не утруждал себя предвыборной кампанией и едва лишь участвовал в ней, но его оппонент, Барри Голдуотер, с треском проиграл выборы в ноябре, так что меньше чем через год после трагедии в Далласе он снова был инаугурирован как президент и начался его второй срок.

Но он изменился. Сперва это заметили лишь его самые близкие люди, но впоследствии изменения его политического курса, никем не оспариваемые вследствие его харизмы мученика, стали очевидны для прессы и общества. Было похоже что он, как говорили, «увидел свет». Перенесённая близость смерти глубочайшим образом изменила его, а долгие месяцы одиночества, которые с ним разделяла лишь команда медиков и его глубоко любящая жена, укрепили его в этом изменении.

Пропал хладнокровный боец-антикоммунист. Пропал ловкий профессионал-политик, не гнушавшийся грязных трюков. Он перестал уделять излишнее внимание женщинам и наркотикам, играть с прессой в осла, бегущего за морковкой, развлекаться на вечеринках, прекратил праздную жизнь и всё, что создавало славу его Камелоту. На место всему этому пришёл аскетизм.

— Что? — переспросил Суэггер.

— Аскет— человек с железной самодисциплиной и чёткими моральными принципами. Истинно верующий.

— А, понял.

— Подойдя так близко к смерти, он возненавидел её и решил поставить её вне закона везде, где это только было возможно. В своей политике, ощущая хрупкость жизни, стремительность, с которой её можно отнять и постоянство последствий любого, даже самого незначительного акта жестокости, он сделался пацифистом. Он увидел, что война неправильна в любом своём проявлении и в каждом смысле— как в абстрактном, так и в конкретном. Кеннеди понял, что сила есть жалкое прикрытие страха, что излучая любовь можно добиться куда как больше, чем если обороняться, в то же время заряжаясь и наводя прицел. Он отозвал десять тысяч солдат из Вьетнамской республики, он урезал оборонные расходы на сто миллионов долларов, открыл пути к восстановлению дружеских отношений с Кастро на Кубе и приказал ЦРУ прекратить всю анти-Кастровскую активность. Он также запретил Агентству вмешиваться во внутреннюю политику множества стран Африки и Латинской Америки, и все они живо бросились к коммунистам, как и Южный Вьетнам, поглощённый без борьбы Северным. Его не волновало, что мы «теряем» эти страны: мы «побеждали» избегая борьбы, в которой теряли бы нашу драгоценную молодёжь.

Его величайшим желанием было прекратить ядерную гонку вооружений с русскими. Мысль о том, что миллионы людей по всему земному шару живут в страхе того, что какой-нибудь сумасшедший генерал по своей прихоти нажмёт на кнопку и ввергнет мир в ядерный холокост, ужасала его. Ликвидация ядерной угрозы стала бы жемчужиной в короне его славы.

В 1967-68 годах его самые пылкие начинания касались гонки вооружений, ускорения накопления атомных мощностей и средств доставки (их наличие делало угрозу случайного уничтожения всё более близкой). Он предложил русским всё, что только смог придумать, согбенно и коленопреклонённо, абсолютно всё— лишь бы увести положение в мире подальше от психоза взаимного уверенного уничтожения, державшего мир железной хваткой «Атласов» и «Посейдонов», SS-12[36] и SS-14,[37] таящихся в своих шахтах на американском Западе и в сибирских просторах, Б-52 и «Туполевых», кружащих в воздухе на грани чужого воздушного пространства двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, напоминавших нам своими перистыми реактивными следами, тающими в синей высоте, насколько мы близки к пропасти и как хрупки механизмы, берегущие нашу безопасность.