Третья раса

Огромная рыбина с разверзнутой зубастой пастью рванулась на меня из тьмы, быстрая, как молния, неумолимая, как смерть. Ее челюсти схлопнулись, разрубив мое тело пополам, и я окончательно потерял связь с реальностью. Мне грезилась пересохшая пустыня, занесенная красной пылью, и низкое темное небо, искаженное невероятными аберрациями. Я хватал ртом воздух, но все равно задыхался, а непонятно откуда взявшиеся черти с рогами принялись весело тыкать в меня раскаленными вилами. Черти тоже были красными, как и все вокруг, почти такие, какими их рисовали в древности, – со свиными рылами и гипертрофированными гениталиями.

Я пробовал кричать, но без толку – вокруг меня не было воздуха. Тогда я догадался знаками Языка Охотников высказать чертям все, что о них думал. К удивлению, они меня поняли, радостно заржали, подняли на вилы и с невероятной скоростью понесли по пустыне. Больно было до ужаса, чуть глаза не лопались. А они все таскали и таскали меня, затем бросили и принялись топтать копытами. Было больно, но я не двигался – не было сил. Тело словно цепями стянуло, и я тут же разглядел эти цепи – ржавые, с крупными тяжелыми звеньями. При каждом ударе они больно впивались и защемляли кожу. Один черт, порезвее прочих, занял выгодную позицию и принялся наносить мне точные удары в пах. Тут уж я не выдержал. От первых двух ударов меня так свернуло в дугу, что цепи полопались, и, получив возможность двигаться хоть немного, я начал прикрывать яйца руками. Черти начали медленно растворяться в воздухе, а затем поблекла и пустыня, и небо – все превратилось в пугающую черноту, в которой плавало размазанное пятно красного света.

– Очухался? – раздался в наушниках голос синтезатора, переводившего жесты Долговязого.

С невероятным усилием я сфокусировал зрение и увидел рядом отставника в недвусмысленной позе – он замахнулся, чтобы снова врезать мне кулаком в пах.

– Очухался! – ответил я.

Оказалось, что Долговязый успел перестроить синтезаторы так, чтобы они выдавали русскую речь.

– Сколько пальцев? – он сунул мне под нос перемазанную защитным гелем пятерню.

– Пять!

– Годится. Пойдем, мы уже шлюз открыли, а ты тут колбасишься.

– Как ты узнал, что меня прихватило?

– Это несложно, когда в эфире кто-то начинает костерить чертей на чем свет стоит. Но с тобой дольше пришлось повозиться, чем с Молчуньей.

– Где она?

– Уже внутри. Вот-вот турбины врубит на прогрев.

Он за руку дотащил меня до залитого мутью шлюза и включил привод, задраивающий выход. Через несколько секунд взвыли насосы, откачивая густую от ила воду, и вскоре мы с Долговязым стояли, обтекая, как два выбравшихся из болота упыря. Оттого, что мы с ног до головы были покрыты застывшим гелем, это сходство только усиливалось. Мы сняли контактные линзы – в них ходить не было ни малейшей возможности.

– Пленку не снимать! – сказал отставник. – Подождем, когда Молчунья запустит свою машинерию, а то как бы не пришлось выбираться наверх своим ходом.

– Проблемы? – спросил я.

– Не знаю. Долго что-то не слышно звука турбин.

Мы выбрались из шлюза в знакомый до боли коридор и двинулись в сторону ходовой рубки. Вот уж не думал я, что снова окажусь внутри столь грозной боевой машины! У меня аж глаза защипало от избытка чувств. Я вспомнил, как Рипли плакала не стесняясь, когда после долгого прозябания на камбузе вновь забралась в отсек океанской амфибии, Теперь я ее в полной мере понял, не то что тогда.

– Дышать здесь нельзя, – на ходу объяснял Долговязый. – Если надышимся газовой смесью под таким давлением, как тут сейчас, то пипец наступит на всплытии. Вскипим, как раскупоренные бутылки с нарзаном.

Я понятия не имел, что такое нарзан, но, о чем речь, понял прекрасно. При понижении давления весь не израсходованный на дыхание газ запузырится в крови, а это верная смерть. Так что дышать и насыщать кровь газами действительно не стоило. По этой причине общаться нам приходилось знаками, и рты от силиконовой пленки не раскупоривать, словно мы так и пребывали в воде. Хотя различие все же было. Несмотря на простывшие отсеки, температура внутри батиплана была все же выше, чем за бортом, так что разогревающая химическая смесь очень скоро начала причинять беспокойство.

– Жжет, – сообщил я.

– Придется терпеть. Пар костей не ломит.

– Что?

– Замерзнуть, говорю, будет хуже.

Наконец мы забрались в просторную ходовую рубку и задраили за собой дверь. Сидя в кресле старшего пилота, Молчунья уже успела задействовать часть аппаратуры, так что в полутьме огоньки на пульте напоминали диковинные разноцветные созвездия. По экрану главного сонара медленно ползала яркая полоса, на ходовом планшете туманно прорисовывался рельеф дна.

– Турбины раскрутить не могу, – сообщила Молчунья. – За год аккумуляторы истощились от бездействия. Пару раз толкнуло валы, но на запуск энергии недостаточно.

– Что за элементы здесь? – спросил Долговязый

– Двойные «АБСГА-24» в литом корпусе. Десять штук.

– Заменить сможешь?

– Издеваешься? Тут мало деталей, которые я заменить не смогу. Инструменты все есть.