Третья штанина

В триста тридцать пятой комнате на третьем этаже жили историки: Андрей Проказов, или – Дрюча, Юра, такой большой толстоватый, грубоватый, добрый и симпатичный парень, Миша, губастенький, с чудесной фигурой человека из рекламы трусов; с Мишей я знакомился, по его словам, раз восемь, прежде чем запомнил его. Он обычно ночевал в четыреста двадцать шестой, спал с Юлей на полу.

Юра учился на втором курсе. Миша был отчислен, и в общаге находиться не имел права. Но охранники об этом не знали. Они его запомнили в лицо с прошлого года и пропускали.

Дрюча учился второй раз на втором курсе. Его тоже отчисляли год назад. Познакомился же я с ним, когда еще только поступил в универ первый раз, то есть больше года назад. Я проснулся у Базана в комнате пьяный. Там были Базан и Дрюча. Я удивился в Андрее сочетанию небритости и смазливости. Дрюча чего-то там жаловался Базану на несчастную любовь. Я вспомнил, что у меня еще есть водка, и сказал ему:

– Ну так, на, выпей, несчастный.

И налил ему две трети стакана. Он, сохраняя трагедию на лице и не морщась, выпил. Этим он покорил мое сердце.

В общем, Проказов мне теперь разрешил пожить у них в комнате какое-то время, о чем, возможно, потом и жалел.

У историков был Первый Снег, они все пошли веселиться, поэтому я остался один и лег спать пьяный после такого веселья с Айсом.

Я проснулся все еще один в комнате триста тридцать пять. Был уже вечер, уже стемнело. Я вспомнил про ссору с отцом. Отец, наверное, волнуется. Надо позвонить ему на днях, но, блин, где мне жить теперь? Ладно, пока об этом не надо думать.

Я еще не протрезвел, но уже чувствовал сушняк. В комнате не нашлось ничего пригодного для питья, кроме воды в пластиковой бутылке, но вода была вонючая. Я открыл дверь, чтобы сходит в умывалку, попить. Дверь комнаты Проказова была прямо напротив лестницы. По лестнице поднималась симпатичная девушка. Я ее видел раньше. Она была подруга моей однокурсницы Бегезы (это фамилия). Они как-то раз стояли возле шестого корпуса и строили из себя лесбиянок, а я им аплодировал.

Теперь эта Бегезина подружка шла мне навстречу по лестнице, и я подумал, что она очень мила.

– О, привет. А ты не ко мне идешь? – спросил сразу я у этой девушки.

– Привет. Нет.

– Давай, да. А то я скучаю тут один.

На мое удивление она сказала:

– Хорошо. Сейчас, только схожу и вещи заберу у подруг, вон в той комнате.

Я пошел в умывалку, глотнул водицы, хорошенько прополоскал рот. Я думал, что ее попа полновата, а грудь маловата, но в этом есть утонченное обаяние.

Мы с ней сидели и разговаривали. Ее зовут Маша.

– А ты ведь на моем потоке учишься?

– Нет, я, вообще-то, на историческом.

– Тоже на первом курсе?

– Да.

– М-м. А ты с Первого Снега шла?

– Ага.

Я встал и начал ходить по комнате.

– А я вот, как тебя сейчас увидел, понял: все – судьба. Правда ведь? Давай будем с тобой любить друг друга большой и светлой любовью.

– Ну, не знаю.

– Да-да. Разве не ясно, что так все и должно было быть. Только мы пока не будем целоваться, а то от меня, наверное, перегаром прет, жуть.

– Да я и не предлагала.

Потом мы говорили о всякой ерунде. О книгах. Она любит Эдгара По. Эдгар По? Пусть, отчего не любить. Он славный, этот Эдгар По. Чудный, отчего ж его не любить. Она спросила, может, включим музыку? У нее есть кассета с собой. Только я, наверное, не люблю Носкова. Нет, отчего не любить. Я люблю Носкова, как мать. Особенно ту песню люблю, ну, ту, помнишь? Она подумала и сказала, какую песню я люблю. Ну, конечно, конечно, я люблю эту песню, так я отца и бабушку даже не люблю, как эту песню.

Потом в дверь постучали. Там стоял парень, около тридцатника, невысокий, плотный, краснолицый, но приятный.

– А где Проказов? – спросил он.

– Я за него.

– А где он?

– Там у них Первый Снег или типа того. Не будет, думаю, его сегодня. Бухать будет.

Краснолицый огорчился:

– А я из Белова (город такой у нас в области), как и он. Выпить хотел с ним.

– Ну, выпей с нами. Я за него.

Он зашел – Боря. Женя, Маша. Он раньше тоже учился на историческом здесь. Отлично, пили крепкое вино. Боря много говорил про исторический факультет, поднимая палец и подчеркнуто четко произнося слова:

– Историков, что хорошо, учат учиться. Всех других просто учат, а историков учат учиться. Историк готов ко всему в жизни…

Боря говорить любил, и говорил. Мы все выпили, и он ушел.

– Я уже начал ревновать, – говорю Маше.

– Это еще к чему?

– Ну, что вы историки, а я нет. Я уже ревную, даже когда с тобой кто-то говорит.

Я хотел поцеловать ее.

– Но ты же сказал, что от тебя пахнет перегаром.

– Хорошо.

Я пошел, взял на полке зубную пасту, набрал ее в рот. Набрал в рот воды из кружки, которую я наполнил, когда был в умывалке. Я полоскал рот и думал, куда бы сплюнуть. Было некуда. Я пошел к окну, залез на табурет, но упал. Маша веселилась, упал и магнитофон с подоконника, Носков замолк. Я поднял табурет, встал на него. Открыл форточку, залез на подоконник и сплюнул в темный октябрьский вечер.