Читаем Третья штанина полностью

Третья штанина

Евгений Алехин , Евгений Игоревич Алёхин

– Ну, правда, мне совсем нечего делать в обезьяннике. Вы знаете, там грязно? К тому же мне пора домой. Уже две недели там не был. Ужасно.

– Так, все, хватит. Пойдем, – сказал один.

И повел меня. Я еще попробовал уломать его, но ему было все равно. Я сказал:

– Ну, и хрен на тебя.

Он зарядил мне в челюсть, завел внутрь и сдал другому менту, у которого был голос, как будто камни во рту у него были. Рядом сидел еще один, но почти сразу ушел.

– Что, баб трахал в общаге? – спросил Камнеед.

– Да нет.

– Значит, не трахал, потому и забрали? – и засмеялся. Увидел, что я не смеюсь, и стал смотреть на меня с неприязнью.

– Расшнуровывай обувь. Так… ты у нас как дебошир… С общаги на Васильева. Ввели вам эти ебанутые службы безопасности, ха. А у нас уже есть один! Вот я тебя к нему и подсажу, будете там вместе про дебоши хвалиться! – Он был очень рад своей затее.

Я начал расшнуровывать. Мне было грустно.

– Можно позвонить? – спрашиваю.

– Звони, только не долго, – он достал потрепанный телефон.

Я позвонил отцу. Вот наш разговор:

– Да?

– Здравствуйте.

– Здравствуй.

– У меня тут проблема небольшая.

– Да?

– Я тут в милицию попал.

– И что?

– Ты не мог бы помочь?

– Как?

– Подожди.

Я отложил трубку.

– Как мне не остаться здесь сегодня? – спросил у Камнееда.

– Никак.

– То есть никак? Мне ни в коем случае не стоит здесь оставаться!

– А может, можно и не оставаться…

Я сказал в трубку: через десять минут перезвоню.

– Пятьсот рублей, – сказал Камнеед.

– Тебе на руки?

Он посмотрел недобро. Я заговорил, чтоб отвлечь его от этой недобрости, и полез в карман за деньгами.

– А у меня как раз есть, – говорю, – вот, сегодня деньги получил.

– За что получил?

– А я поэт-песенник, – зачем-то сморозил я. – Песни детские сочиняю.

– О, – обрадовался мент, – сейчас споешь!

– Иди ты!

– Или в камеру!

Я внимательно посмотрел на него с помощью выпученных глаз.

– Я серьезно, – сказал он.

– Вашу мать! – ответил я устало, и потом мученическим голосом спел один куплет:

В руке карандаш, на столе лист бумагиЯ знаю, сейчас получится нечтоВо мне много желанья и не меньше отвагиЯ рисую танцующих человечков

– А дальше? – Вот тип попался. Бог ты мой, Машенька, моя Машенька, хорошо, что ты не видишь моего унижения. Ладно, я спел припев:

…Они живут в нарисованном миреОни проходят километры и милиИ все танцуют, танцуют, танцуютИх еще нарисую, рисую, рисую я

Этот текст я действительно продал. Еще в одиннадцатом классе.

Камнеед хлопал в ладоши. И смеялся как придурок.

– Можешь зашнуровывать, – сказал он.

– Может, триста рублей? – спросил я.

– Пятьсот. – И тут у него рожа стала хитрой. – Хотя, если еще что-нибудь споешь…

– Ладно, пятьсот. – Я его ненавидел.

Я взял телефон снова и опять позвонил отцу.

– Да?

– Тут у меня уже все нормально.

– Понятно.

– И я иду домой.

– Куда домой?

У меня екнуло внутри.

– Как куда? К вам.

– …Хорошо, – ответил отец. Папа – так ведь тоже его можно бы было называть?

И я шел по морозу в минус двадцать. Шел без шапки, и было очень холодно. Все было глупо. И теперь меня обязательно могли отчислить. И я очень уж идиотом себя чувствовал, и еще надо Мише пятьсот отдать. И, наверное, с Машей ничего не выйдет, не понравились ей стихотворения или еще что-то. Или я не понравился. И теперь у Проказа будут из-за меня проблемы. Я шел и ругал себя. Часа три шел до дома через город ночью, но что-то все-таки было приятное в этой прогулке. Мороз меня пронизывал, небо было черное и звездное, казалось, я никогда не приду, я помру по дороге, у меня начался сушняк, но все равно что-то тут было хорошо. Интересно, что? Мне светили звезды и отчисление, я шел домой, матерился, ненавидел свой тупизм, группу «Рефлекс», передачу «Окна», Управление служб безопасности Кемеровского государственного университета, латынь, но мне хотелось домой, и я шел. Когда идешь так, сжимая кулаки, ощущая свою глупость, стараешься быть похожим на грецкий орех. Стараешься выставить это для себя со смешной стороны. Стараешься не дать этим мыслям, мыслям о том, как стоило бы поступить, лезть в голову. Они дразнят, ты с мазохизмом щекочешь ими свое тело, пытаясь перестать. И надо сильно отталкивать ногами асфальт и высоко держать подбородок, и тогда появляется определенное величие, и тем даже больше оно усиливается, чем глупее сложившаяся ситуация, в которую попал. И тогда прекращаешь внутренне ныть и уже не чувствуешь ни дискомфорта, ни холода.

Какой-то эпизод отжил, ладно.