Третья стадия

Шипение передачи в шлеме включилось так внезапно, что Дэниел испугался от неожиданности, дернул штурвал самолета и сбил траекторию. Всего один рывок – и вот уже нос смотрит куда-то мимо цели. Шипение повторилось, и из шлема послышались голоса. Дэниел выматерился и увел самолет на новый вираж. Он же отключил Майриса и Грэйс от эфира? Тогда кто же ворвался на их канал?! Уже и камикадзе побыть спокойно не дают?

Я верю, что люди не бесчувственны и они способны сами принимать верные решения, порой противоречащие приказам.

Сенатор орал в трубку, требовал выполнения своего приказа, но бывалый полковник долго молчал. Командир пехотинцев, видный боевой дед, слушал приказ молча и терпеливо. Его элитное подразделение отстреливалось от кваари в районе здания Сената, а сам он сидел сейчас в бункере глубоко под землей и выслушивал, как воздушный флот предал Сенат. Но что такое Сенат, как не кучка престарелых людей? Командир уныло слушал своего ровесника и завидовал всем воюющим сейчас пилотам. Уж кто, как не они, защищали сейчас людей в Полисах и с честью гибли в бою? Командир слушал незамолкающего Сенатора, но думал о себе и своих ребятах. А потом что-то задело его. Что-то укололо военную гордость. Командир пехотинцев прервал Сенатора, и рявкнул:

- Слушай, а иди-ка ты нахуй!

И последнее, что я хотела сказать – это то, что люди могут держаться.

Золотая искра на ладони женщины иронично вспыхнула и уже миллионы голосов ответили:

- Инстинкт выживания не делает вам чести.

Женщина потянулась сознанием по нити и умиротворенно улыбнулась. Она верила.

- Зато люди еще способны прозревать.

Как же отвратительно дышать гарью. Шлем ни разу не фильтрует воздух, поэтому через отверстия в нем я дышу этим едким дымом.

Горло начинает жечь.

Организм инстинктивно откашливается и почти пинком возвращает меня в сознание. В голове звучат какие-то голоса. Какой-то многоголосый хор, а спокойный уверенный голос им оппонирует.

- Люди могут держаться.

- Инстинкт выживания не делает вам чести.

- Зато люди способны прозревать…

Инстинкт. Этот проклятый инстинкт никак не дает мне уйти в забвение и выпихивает сражаться. Кажется, мне надо удивиться голосам в голове. А, может, это нормально? Я думаю, это все сотрясение мозга. Но где я, черт возьми, что так тяжело дышать?

Я открываю глаза и понимаю, что мне это ничего не дало. Я в тесном месте, вокруг темно как в кладовке. И душно. Кажется, последний раз я падал. Откуда? Ах, в самолете! И это я все еще в кабине? Какая незадача…

Осторожно пробую поднять руки. Болят, сволочи, но верхняя часть позвоночника цела. Теперь ноги. Твою мать! Рычу от боли в лодыжке, но одновременно радуюсь – значит, весь позвоночник цел. Можно пробовать выбираться.

Поднимаю руки и толкаю со всех сил колпак самолета над собой. Он скрипит и отлипает на маленькую щель. В кабину врывается тусклый рыжий свет. Да мы, никак, горим. Потрясающая новость. Очень своевременная.

Собираюсь с духом и толкаю колпак еще раз. А затем еще. И еще. Как-то хочется мне еще пожить, вот и стараюсь. Ну так что… Собраться. Последний рывок. И.. Р-р-раз!

Скомканный от удара колпак срывается с креплений и отваливается на землю. Со светом ко мне врывается свежий поток воздуха. Так, теперь пункт второй, нужно вытащить себя отсюда.

Цепляюсь руками за край кабины и пытаюсь подтянуться. Ага, мо-ло-дец! А ремни кто будет отстегивать? Списываю глупость на сотрясение и, уже отстегнувшись, пытаюсь повторить попытку.

Нога, сволочь, болит, но из тисков выскользнула легко. Огрызаюсь, проклинаю все на свете, и все же с трудом вытаскиваю себя, сначала по грудь, из кабины моего разбитого самолета. Потом делаю короткую паузу, набираю побольше воздуха, и, опираясь на здоровую ногу, вываливаю себя целиком.