Третья сторона

Англия была с ними повсюду — и в узкой полоске зелени, и в безграничной голубой полосе на горизонте, и прежде всего в самом доме. Кузин окружали предметы старины, которые вызывали у них восхищение и неослабевающее любопытство. Каждая безделушка казалась им преисполненной особого значения и пробуждала романтические фантазии: им представлялось, что стоит только потянуть за выцветший шнур от звонка — и откуда-то из далекого прошлого донесется слабый отголосок звякнувшего, покрытого ржавчиной колокольчика. Так или иначе, кузины постоянно находились в обществе своих праотцев: теперь они гораздо ревностней, чем когда-либо ранее, старались наделять их только самыми положительными чертами. И разве не драгоценнейшее достояние Марра — меланхоличного, притихшего Марра, лишенного богатого наследства, — заключалось в самом воздухе уютного старинного дома, во всей его обстановке: от кресел с прямыми высокими спинками до причудливо расшитых толстых стеганых одеял? Два столетия наложили свой отпечаток на гостиную, отделанную коричневыми панелями; ход времени слышался на широких ступенях тихонько поскрипывавшей лестницы; год от года все пышней разрастался сад, обнесенный стеной из красного кирпича. За всю историю Марра не подобрать было рода занятий, чуждого семейству Фрашей; нельзя было назвать и поступка, который не совершил бы кто-нибудь из них. Однако кузинам хотелось воссоздать картину былого во всей ее полноте; частые беседы о прошлом подстрекали их воображение. В доме висело несколько портретов, принадлежавших сравнительно недавней эпохе (сравнительно недавней эпохой считалось начало девятнадцатого века), и эти живописные работы не на шутку испытывали терпение современной представительницы рода, копировавшей Тициана в галерее Питти[5]; но кузины желали узнать подробности, стремясь плотно заселить фон, с тем чтобы холсты за их спинами напоминали каминные экраны с множеством изображенных там фигур. Они сочиняли теории и выдумывали различные сцены, поражавшие торжественной пышностью. Они казались себе чуть ли не исследовательницами, занятыми научными поисками: их обуревало желание совершить какое-нибудь открытие, — и мисс Сьюзен, ободренная бесстрашием своей напарницы, перестала наконец опасаться даже самых вопиющих разоблачений. Именно мисс Эми первая предостерегающе заметила, что дело может принять и такой, крайне скандальный оборот. Более того, именно мисс Эми удалось сжато определить суть испытываемого обеими чувства: окажись Марр местом в высшей степени скверного происшествия, случившегося в старину, будет очень жаль, если выяснится, что никто из Фрашей в нем не замешан. При этих словах волнение мисс Сьюзен достигло высшей точки: едва переводя участившееся дыхание и подавляя нервный сухой смешок, она заявила, что неминуемо провалится сквозь землю от стыда. Тут обе кузины ненадолго притихли, не решаясь высказать прямо, сколь далеко они готовы зайти в снисходительности к предполагаемому преступнику (слово это, впрочем, ими не употреблялось). Сторонний наблюдатель нимало не усомнился бы, что каждая из кузин подозревает другую в склонности счесть приемлемым не только убийство, но и, скажем так, сердечное заблуждение. На возможный вопрос мисс Сьюзен, не высаживался ли в здешнем порту Дон Жуан[6], мисс Эми наверняка ответила бы, что нет на свете порта, в каком он бы не высаживался. К несчастью, неоспоримым было и то, что ни один джентльмен на портретах не имел с Дон Жуаном ни малейшего сходства, равно как и ни одна из дам ничем не походила на его злополучную жертву.