Третья Варя

— Приезжай, Варя, с дедом в Болгарию, съездим на Шипку. Шипка недалеко от нас. Ты думаешь, там просто памятник, обычный, как все? Нет, не обычный. Нет, когда взойдешь на вершину, там большое здание, и внутри… торжественно и гордо как-то, все входят молча. Посредине стоит саркофаг, а возле стены, склонив головы, стоят два солдата, два воина. Один — болгарский ополченец, другой — русский. Защитники Шипки. У саркофага цветы или ветки. Кто-нибудь всегда принес с гор…

— Мы тоже принесли бы, Людмил.

— Эге! — раздалось из проулка. — Людмил, эге! — звал Ромин голос.

— Пора вам уезжать, — сказала Варя.

— Знаешь, что я высчитывал, Варя? Сколько дней остается…

— Я так и поняла, что тебе хочется побольше рассказать о Болгарии…

— Да. А знаешь что, Варя? В этом саркофаге похоронят последнего шипкинского воина. Он живет. У нас в газетах писали, в России жив один солдат с Шипки. Он к нам приезжал в Болгарию, его видели люди.

— Неужели, Людмил? Людмил… пусть бы он долго-долго жил, этот солдат!

— У нас в газетах писали, он старый, но совсем еще крепкий, почти как молодой.

— Хорошо бы! — сказала Варя.

Они пошли в проулок. Там возле лазоревого «газика» собралась вся компания, все, кроме деда. Тут были и «девчата», подруги Клавдии: Маруся в красной кофточке, Катя и Зина и еще какие-то женщины. Вчерашний коренастенький мальчонка без передних зубов стоял тут же, держа у живота, как блюдо, круглую ржаную лепешку.

— Мамка прислала, — свистя, сказал он при виде Людмила. — Теплая. Сейчас из печки. Мамка прислала в дорогу. Цай, у вас в Болгарии таких не пекут.

Все женщины, как по команде, стали вытирать глаза концами платков.

— Спасибо, милок! — сказала Клавдия, осыпая поцелуями мальчонку, гладя его вихрастую голову.

Мальчонка старался увильнуть от ее ласк. Вытер лицо пятерней, на щеке осталось пять полос, следы пальцев.

— С утра чумазый! — неодобрительно заметила докторша. — До свиданья, гости! Кланяйтесь своей Болгарии! Не поминайте лихом. Да и пишите, а то уедете — и нет!

Она обняла Людмила, а Клавдию поцеловала в щеки три раза. Клавдия громко всхлипнула.

— Диковинная ты, Клавдия! — сказала докторша. — Перемешано в тебе: и слез хватает и смелости. Пойду. Прощайте. Больной там у меня. Ох, нелегонький больной, ох, годочки немалые!

И она, не оглядываясь, заспешила в избу.

Началась суета. У Клавдии оказались какие-то вещи, узелки, узелочки. Рома засовывал их в машину и багажник. Все помогали, но без толку, только увеличивали суету.

Всем хотелось шуметь, что-то говорить, двигаться, и было грустно.

— Готово! Другари, занимайте места! Отчаливаем! — объявил Рома.

Женщины заплакали, Маруся в красной кофте горше всех.

— Прощай, — сказал, протягивая Людмилу руку, беззубый мальчонка. — Меня Степкой зовут, — сказал он. — Станешь писать, пиши: «Привольное, Рязанской области, Степке Ухватову», ежели письмо надумаешь из Болгарии слать…

— Занимайте места! — торопил агроном. — Счастливо оставаться, пионер!

Это относилось персонально к Варе. Варя одна среди них пионер. Счастливо оставаться? Нет, лучше уезжать, чем оставаться! Лучше, когда тебя зовут вдаль дороги. Пусть опасны, трудны дороги…

— Людмил, помнишь, когда мы плыли в лодке… Что я хотела сказать? Да, что я хотела… Мы приехали с дедом в Привольное искать Записки…

— Я пришлю тебе Записки, — ответил Людмил.

— …а встретили тебя, твою маму, Авдотью Петровну, Степку, всех! Как я рада, что мы приехали в Привольное!

«Он не знает, что Записки пропали, — подумала Варя. — Пусть не знает».

— Пусть пока не знает, — шепнула Клавдия, обнимая Варю. — Третья ты моя!.. Деда береги.

— Другари, отчаливаем! — решительно скомандовал Рома.

Он стоял возле своего «газика», как на карауле, пока все усядутся. В последний момент Сима-Серафима надумала ехать провожать гостей к поезду. После поезда — с Ромой в дальние бригады. В обеденный час проведет там беседу на тему о дружбе народов…

Все уезжают. Остаются Степка и Варя. Да «девчата», подруги Клавдии.

Лазоревый «газик» негромко гуднул и покатил. В некоторых избах отворились окна, люди смотрели вслед лазоревому «газику». Сейчас он завернет из проулка, пошлет прощальный гудок и скроется из глаз. Вдруг «газик» остановился.

— Авария! — радостно взвизгнул Степка.

Лазоревый «газик» остановился, дверца распахнулась, выскочили Людмил, Клавдия, Сима. Все махали руками, что-то крича. Варя понеслась к ним с замирающим сердцем.

— Они не пропали! — кричал Людмил.

— Я так и думала, так я и думала, так я и знала! — Варя подбежала.

— Они не пропали! — громко кричал Людмил, словно она была далеко.

— Не пропали, не пропали! — всплескивая руками, вопила Сима.

Рома высунулся из «газика», сдвинул шляпу на затылок и в крайнем удивлении сказал:

— Целы! Фантастика!

— А все я! Кабы я не завела разговор, в неведении так и остались бы!

Сима-Серафима ухватила Варю за отворотик ее голубого пальтишка, трясла, грозя сорвать.

— Это я про Записки вопрос подняла! Говорю Людмилу: непростительная вина, говорю, что таким историческим Запискам затеряться дали безвестно. Тут он и подскочил! Тут все и разъяснилось.