Третья Варя

— Подумаешь, хозяин! Прокатимся по Оке. В крайнем случае, накостыляют по шее, когда вернемся, подумаешь!

Она, балансируя, пробралась в лодку. Людмил столкнул лодку в воду, вскочил. Взял весла.

Вода забулькала у бортов, разбегаясь в стороны серебристыми струйками.

Скоро они были посредине реки.

10

С середины реки Привольное выглядело необыкновенно живописно. Села почти не было видно, оно тонуло в садах, только кое-где уютно и славно краснели и зеленели крыши. Выглядывали кое-где и соломенные, но издали и они были привлекательны. Издали нельзя разглядеть заплаты из мха и лишайников, как на Серафиминой крыше, или развалившихся крылец у изб и растасканных за ненадобностью на дрова дворов и амбаров.

С середины реки видно лишь пышную белизну садов. Ниже к реке будто выписана ровненькая, радостно зеленая каемка лужка. Еще ниже — песчаная полоса. Еще ниже — Ока. Песок теплого бело-желтого цвета. Ока голубая. По Оке движутся и играют солнечные зайчики, такие яркие, что от их блеска и света щурятся и не глядят глаза.

Сидя в лодке, Варя щурилась на Привольное. Лодка уплывала потихоньку. Привольное отодвигалось.

Очарование и лень охватили Варю. Сказывалась ночь в вагоне. Сидя в лодке, она спала и не спала. Слышно, о борта лодки плещет вода, что-то говорит Людмил. Должно быть, она все-таки спит.

— Если бы я умел сочинять стихи, сочинил бы о сегодняшнем дне, — во сне слышала Варя. — Сочинил бы, как встретил тебя в саду, в Привольном. Знаешь, какое Привольное? Как бело облако, спустилось с вышины и легло у реки. А знаешь, как грохочет камень, когда катится в ущелье с горы? Приезжай к нам в Болгарию, узнаешь. Хорошо, чтобы жизнь неслась, верно? Чтобы всегда было ново. Всегда видеть ново! Вот вижу я… Лодка плывет по реке, Варя сидит в лодке, волосы у нее как веночек из златистых ниточек… Такие я написал бы стихи…

Он неслыханно разговорился! С Вари давно слетел сон, она во все глаза глядела на Людмила. Его фантазии ее поразили. До Людмила никто не посвящал Варе стихов или рассказов, он первый! Конечно, она была польщена воспеванием веночка у нее над головой, но не хотела подать виду и сказала с насмешкой:

— Сумбурные у тебя получаются стихи, Людмил. Без рифм. Без идеи. Ни на что не похоже. Наша учительница по литературе влепила бы двойку за такие стихи.

— Христо Ботев вылетел из Одесской гимназии, его нашли неспособным, а он революционер и великий поэт, — ответил Людмил.

— Христо Ботев учился в России?

— Много наших училось в России. Мы плывем, мы плывем на тот берег, — запел он. — Мы робинзоны, открываем неизвестные земли. Ничья нога не ступала на берег. Мы первые, первые, первые ступили на берег.

Он пел и греб, лодка легко слушалась его.

— Варя, что ты хотела бы, чтобы нас ожидало на берегу? — спросил Людмил, подняв весла, с которых закапал серебряный дождь.

— Приключения, испытания, опасности, риск, необыкновенное, чтобы не забыть на всю жизнь!

— Напред! Навстречу приключениям, испытаниям, опасностям, риску! — смеясь, воскликнул Людмил.

И налег на весла. Взмах, еще взмах, и лодка зашуршала бортами об осоку. Они вплыли в какой-то неглубокий затончик. Здесь грести было нельзя. Отталкиваясь веслом, Людмил вел лодку через заросли осоки, пока она не ткнулась носом о берег. Берег был крутой, обрывистый, рыжий от глины, с могучими соснами, тоже рыжими, где-то высоко-высоко, казалось, под самым небом, раскинувшими кроны.

— Поглядим, что за лесище, — сказала Варя.

Они оставили лодку в осоке. Хватится хозяин — попадет им, пожалуй, за лодку. Ерунда! Очень-то не попадет, все-таки гости. Напред, как говорит по-болгарски Людмил.

Они стали карабкаться вверх. Людмил взбирался впереди. По повадке его видно было, он знает горы, так свободно и ловко он выбирал место, куда ступить, чтобы не скатился камень или не обвалилась глина, и прокладывал Варе тропу. Может, они действительно первыми высадились здесь? Ни следа человеческой ноги.

Лес был огромный. Сосны стояли прямые, как колонны, такие высокие, что надо закинуть голову, чтобы увидеть вершины. Там, наверху, сквозь раскинутые, как руки великана, узловатые сучья, тихо плыло синее небо. В лесу синева неба была гуще и выше, чем над рекой. Белка с красно-оранжевым хвостом помчалась по стволу на макушку, добежала на самый кончик сучка, раскачалась, перемахнула на другую сосну и пошла скакать через весь лес.

Стучали дятлы. Чирикали, порхали неизвестные Варе веселые птицы. Под ногами сновали длинные муравьи с круглыми, как бусинки, глазами. Под каждой травинкой и иголочкой хвои кипела жизнь, а от стволов сосен рассеивался розовый свет. Через реку видно Привольное. Когда отсюда с высоты смотришь на село, видны дома, улицы, проулки среди садов.

Людмил задумчиво смотрел на Привольное. Ветер шевелил его спутанные волосы.

— Хочу все запомнить в Привольном, — сказал он, встряхивая головой и откидывая со лба лезший в глаза клок волос. — Вон там мать бежала догонять пионервожатую Варю, махала Записками, а баржа уплывала. Мать заплакала. Она часто плачет… Женщины часто плачут. А ты?

— Я нет, — сказала Варя.