Третья вода

Но было ещё что-то очень странное в этом дожде, Дмитрий не сразу понял, что именно, пока не увидел, как сверкающие капли воды, такие красивые, словно маленькие хрустальные камешки, медленно поднимаются в небо. Отделяясь от луж, от зелёной травы, дождинки искрясь на солнце, взлетали вертикально вверх. Дмитрий улыбнулся и протянул руку ладонью вниз, и тотчас несколько капель упёрлись в неё и стали кататься, пытаясь найти выход, обтечь эту внезапно возникшую преграду на пути к небу.

«Вот ведь, — подумал Дмитрий, — такие маленькие, лёгонькие, а не удержишь, только на время можно задержать, а потом они всё равно улетят, как ни старайся».

Он перевернул ладонь, капли тотчас оторвались и, переливаясь разноцветными искорками, стали подниматься ввысь. Дмитрий проводил их взглядом, ощутив досаду, будто с ними улетает понимание чего-то важного. Чего-то, что он уже почти понял, но вот не успел, а капли улетали всё дальше…

Оглянувшись, он увидел в шагах пятидесяти от себя женщину, в свободной белой накидке, сидящую прямо на траве. Он не мог видеть её лица, поскольку женщина сидела спиной к нему, но сразу понял кто это. Он пошёл к ней, сперва несмело и не отрывая глаз — боясь, что сморгнёт, спугнёт этот прекрасный мираж. Затем смелее прибавил шаг, потом ещё и, наконец, перешёл на бег. Опустившись возле неё на траву, задыхающийся, разгорячённый бегом, как в детстве, он широко открытыми восторженными глазами заглянул ей в лицо: «Мама!»

Она улыбнулась ему в ответ, и было столько счастья и радости в её улыбке, в её смеющихся глазах, она словно светилась изнутри. Это сияние пролилось на него и сквозь него. Дмитрий с робкой улыбкой рассматривал маму, вглядывался в её облик. Она была такая молодая и красивая, на ней не было ни малейшего следа той изнурительной страшной болезни, которая забрала её много лет назад. Вспомнив о том, что мама умерла, он перестал улыбаться.

«Мам?» — позвал он.

Мама протянула руку и погладила его по голове, как когда-то давно в детстве. Пригладила непослушные вихры, теперь уже с пробивающейся сединой, но всё такие же упрямые. «Всё будет хорошо, сынок!»

Дмитрий проснулся и обвёл глазами двор. Вокруг всё так же неспешно копошились куры и жужжали пчёлы. Проведя рукой по лицу, он понял, что плакал во сне.

Из дома целителя вышли мальчик-подросток под руку с пожилой женщиной и направились к воротам. Дмитрий оглянулся: кроме него во дворе больше никого не было.

«Выходит, моя очередь», — подумал Дмитрий и поднялся с лавки.

Войдя в дом, Дмитрий оказался в полумраке, единственное в комнате окошко давало мало света, освещая только средину помещения, оставляя всё прочее пространство зыбким теням. Дмитрий ожидал увидеть во множестве образа и иконы, но ничего этого не было. Обычное убранство, простое, даже скромное. Большой стол у окна, стулья, старый диван у стены, над которым висела потемневшая от времени картина с морским пейзажем. В углу стоял огромный, кованый сундук, по всей видимости, старинный.

Дед Петро сидел за столом, положив на него руки; он встретил вошедшего прямым и открытым взглядом. Густая, но недлинная борода скрывала возраст, ему могло быть и пятьдесят, и семьдесят лет. Ясные, улыбчивые глаза, крепкие руки, знающие мужицкую работу, прямая осанка и добротный, могутный стан — весь облик деревенского знахаря источал спокойствие и уверенность скалы.

— Здравствуйте, Петр Никодимович, — Дмитрий оглядел знахаря: рубаха, брюки — всё обычное. Одежда мятая, неглаженая, но чистая. Никаких амулетов, камений и прочей шарлатанской атрибутики. Даже нательного крестика не видать, если и есть, то не на показ.

— И тебе не хворать, — отозвался старик, и указал на стул за столом напротив себя, — садись вон.

— Да, спасибо.

Дмитрий сел и замялся, не зная с чего начать. Старик пристукнул ладонью по столу:

— А может, чайку, дружок, попьём? А то умаялся я что-то. Людей сегодня много было, да и ты с дороги, видно, притомился. А за чаем и разговор потечёт.

— Я бы не отказался.

— Ну, вот и славно. Чай у меня целебный, с травками разными, тебе на пользу будет, мысли в порядок придут.

Дед Петро вышел куда-то и через минут пять вернулся с двумя большими кружками, над которыми поднимался ароматный парок. Может, возникшая пауза и доверительная атмосфера чаепития возымели действие, а может, и впрямь чудный густой напиток обладал удивительной силой, но смятение Дмитрия улеглось, будто отложил в сторону тёмный камушек с души. Даже дышать стало легче.

И Дмитрий рассказал свою историю. Старик слушал внимательно, изредка перебивая рассказ уточняющими вопросами. Один раз он остановил Дмитрия, сходил за чаем и, вернувшись с вновь наполненными кружками, велел продолжать. В полумраке комнаты, наполненной ароматом чая из неведомых трав, с пляшущими по углам тенями, рассказывать то, во что сам не очень-то веришь, было легче. Слова лились неспешным ручейком, просочившимся сквозь плотину внутренних сомнений, и по мере того, как продолжалась эта исповедь, Дмитрий чувствовал, как пустеет то место в душе, где поселилось и укоренилось горе.