«Третий ангел вострубил...» (сборник)

Жизнь за Май Лирическая поэма

Придет время, когда наше молчание будет красноречивее наших речей.

Последнее слово А. Спайса

Чикагская тюрьма. Ночь перед казнью

Организаторам первой первомайской демонстрации в 1886 году в городе Чикаго, анархистам Альберту Парсонсу, Августу Спайсу, Георгу Энгелю и Адольфу Фишеру, повешенным по приговору чикагского суда присяжных, посвящается.

1.

Топоры - эхом в вечность, -

Как маятник,

Рубят время в ночи.

Из песочных часов,

Хоть до хрипа кричи,

Вытекает песок…

Сердца стук бесконечен,

Вдруг!.. Замерло.

Что там - плач? Женский плач?

Голос сердцу знакомый до боли.

Да вокруг только стены -

Не сойти бы с ума мне!

Но растения стебель

К солнцу рвется сквозь камни! -

Пусть твой промысел близок, палач:

К Свету путь преградить он не волен!

Боже! Кажется рядом Люси`,

Друг любимый и верный.

Этот голос ее, как мираж,

Как надежда на воду в пустыне.

Словно все с нами было вчера,

Словно угли еще не остыли

И ее я о счастье спросил…

Где он, день этот первый?!

День, что был без особых примет,

Если б вдруг не ее появленье

Феей прерий на диком коне,

И стремительный взгляд ее гордый.

Что-то вдруг пробудилось во мне:

Звук призывный, рождаемый горном,

Иль в кромешной ночи дальний свет,

Как чего-то большого знаменье…

Ты всегда предо мной - наяву и во сне.

Отвести я виденье не в силах:

Невозможно забыть влажный блеск карих глаз,

Гибкость серны и пламя пожара!

Сколько лет я был слеп, разлучаясь не раз

С той одной, что меня поражала!

Если б было дано, как хочу встретить смерть,

То бы выбрал - в объятиях милой.

2.

Полночь. Стены - холодные камни.

Визг пилы. Гулкий стук топоров.

Сух приказ был для нас, им - кошмарен:

«Эшафот чтоб к утру был готов!»

А ведут себя, словно святые.

Сколько было их - лжемессий!

Все равно побеждает сила -

Я б ответил, когда б кто спросил.

Здесь у плотников дело спорится.

Что ж, толковых прислали ребят.

Как там смертники? Не испортили б

Приговора привычный обряд!

Вот дней десять назад

Молодой - Луис Линг,

Что из этой идейной компании,

Закурил, спрятав взгляд,

Не табак - динамит

И - поправ предписанья - оставил их.

Может просто считал - некрасиво умрет

И решил в одиночку преставиться…

Молоко на губах не обсохло, а вот

Призывать к мятежу уже нравиться!

Открываю глазок и гляжу в полутьму:

Свет свечи на камнях играет.

Только восемь часов жить осталось ему,

А он, вроде, не понимает!

Так спокоен и взгляд отрешен,

Альберт Парсонс - вожак этой своры.

Странно. Мне, надзирателю, он не смешон -

Сам ведь сдался. На суд из укрытья пришел:

Понимал, что со смертью спорит.

Говорят, будто книгу он здесь написал,

Анархизм какой-то славя:

Чтоб все - братья, по-братски вольны голоса

И никто бы никем не правил.

Чушь! Разве ж можно без страха жить:

Человек и тщеславен и жаден,

А кого-то убить легче, чем полюбить

И труднее воспеть, чем нагадить!

Он, однако, силен. Никого не убьет,

Но за ним - легион недовольных,

Что к речам его падки, как мухи на мед,

Что готовы вершить его волю!

Тут вот, в камере рядом, страдает жена -

Не смиряет ее и клетка!

Посадили остыть. К мужу рвется она:

Не дозволено! Под запретом!

Кстати, как она там? Вроде уж не кричит.

Может быть утомилась, уснула?

Нет. Опять кулаками по двери стучит.

Да, таких остановит лишь пуля.

Вижу: вновь распростерлась на серой стене.

Как она угадала стену?!

И с другой стороны есть ведь камеры. Нет,

Вот такая во век не изменит!

Индианка, а вроде красавица… Что ж,

Век воркуя, с ней счастливо прожил бы,

Альберт Парсонс, и внешне ты будто хорош,

Только лезешь куда не положено!

А она все стоит, прислонившись к стене -

Своим телом тебя согревает.

А она все не верит, что близкая смерть

Ее утром без мужа оставит.

3.

Холодно. Душно. И сердце колотится!

Руки - в холодной росе, в огне - голова.

Все, что хотелось, не сбудется, лучшее - не ис

полнится.

В миг роковой безнадежны дела и слова…

Может, Услышит? Разверзнется твердь!

Жить тебе, Альберт! Решетка - не смерть!

Дни промелькнули во встречах, поездках и ми

тингах:

Встань, трудовая Америка, за своего вождя!

Может, не все было верно,

Но близко, понятно им:

Множились подписи, словно грибы от дождя.

Если бы стены могли помогать…

Но и они под надзором врага!

Альберт, ты сильный! И нежное тела касанье…

Вспышками радость

Тех страстных, счастливых ночей.

Теплые ветры весны -

попутные ветры признанья

К людям вели нас от рифов-вопросов «зачем?»

Что лавина, на площади тысячи лиц:

«Сорок центов и восемь часов!

Каждый право имеет работать и жить!

Каждый право имеет на сон!»

То же. Чикагские улицы.

Зимняя вьюга. Метель.

Некуда спрятаться от леденящего ветра.

Вдруг за сугробом - фигура в рабочем тряпье:

Скрючены пальцы…

у холода с голодом жертвы.

Нас обручили цветенье и кризис:

Радость и горе, разлука и близость!

Солнце лучами своим пронзает лазурь.

Праздничны лица и ярки нарядные платья.

Белые, негры, индейцы плакаты несут -

Первое мая… Три дня до Хеймаркет…[1]

Помнишь, в селенье том слива цвела.

Я с ее прутьев венок твой сплела.

Высохли листья, цветов нету снова:

Стал вдруг венец не цветущим - терновым!