Третий глаз

Он вышел из забегаловки и пошел к метро. Но уже после десятка шагов почувствовал себя плохо, закружилась голова, его замутило:

«Да, водочка-то … паленая», – успел сообразить Егор.

Движения стали не координированные, он тяжело задышал и оперся на небольшой бульварный заборчик. После  рвоты, стало немного легче. Егор решил, что кризис миновал, купил в ларьке минеральной воды и жадно выпил.

Когда же оказался на эскалаторе метро, вновь подкатило к горлу.  Едва он очутился на платформе, его вновь вырвало. Тут же он услышал свисток дежурной по станции. Через минуту подошел милиционер.

– Мне плохо, – тихо пробормотал Егор.

– Я вижу. Пить надо меньше…

– Но мне действительно очень плохо.

– Не надо оправдываться, гражданин! По всем признакам ясна и понятна причина вашего плохого самочувствия. В метро вам находиться нельзя. Пройдемте наверх, в отделение. Потом –  в вытрезвитель.

Егор последовал за милиционером. Он понимал всю безысходность и неприятность своей ситуации. Ощущал и переживал низость

своего падения: даже говорили с ним, как с человеком второго сорта.

Егора привели в небольшой изолятор, где сидели другие задержанные. Настроение вконец испортилось.

Оказаться за решеткой «обезьянника», которая разделяла людей на людей на порядочных, правильных, и задержанных – пьяных,  опустившихся…

Эти, другие, в полутемной обшарпанной каморке, скорее похожей на хлев, представляли какой-то потусторонний диковатый мир.

Рядом с ним два бомжа пытаются играть в самодельные карты…

Егор чувствовал тяжелую усталость. Все было неприятно, даже омерзительно, неповторимо низко, как после падения в бездну. Немного кружилась голова.

А за перегородкой равнодушный ко всему сержант с безразличным взглядом серо-голубых глаз, темный старинный книжный шкаф, наверняка, наполненный никому не нужными  инструкциями или наставлениями. Старое мутное зеркало, непонятного происхождения…

Наполненные тяжестью веки слипались. Короткие блики застилающей глаза темноты немного успокаивали.

Егор застыл, увидев, как … он сидел и смотрел. Отражался в зеркале. Как бы вскользь сбоку, но заполнил собой все.

Самый конкретный, и одновременно никакой…

Непохожий ни на кого, голый, безликий, бесполый.

Серая матовая кожа,  лунные кажущиеся безразличными бесцветные глаза и вместе с тем – невыразимо энергичные.

Черты человеческие, но не человек… Размера человеческого, но явно напоминает какого-то зверька … Живой с кисточкой, как у льва, сильный  хвост, похожий на удава. Ярко запоминающееся существо с настороженным взглядом, готовое в любую минуту исчезнуть с глаз… Пожалуй, мышонок из детства…

Да-да! Именно, похожая на маленького мышонка – громадная мышь.

Маленькие бугорки рожек скрываются на фоне темно-серых ушей.

Не неприятная крыса – нет-нет, а готовая скрыться в любую минуту кроткая, мирная мышь. Шерстка короткая, мягкая, серебристая, ухоженная… Мышь, но не она…

Именно, Мыш – он. Да-да – он! Сидит, как перед камерой, позирует,  любуется собой. Взгляд стеклянный, уверенный, мощный, с притягивающей мягкой улыбкой, и жуткий, беспощадный – прямо насквозь… Отвести глаза просто невозможно.

Егор собрался всем нутром. Чтобы передвинуть взгляд, противостоять, необходимо дополнительное напряжение, надо что-то внутри в себе переломить.

В руках Мыша – колода карт, и сверху пиковый туз…

Ух, как похож!…Именно на этого туза. Маковки на ушах, на голове! И опорный хвост… Да-да! Вот оно сходство! – Пиковый Мыш.

– Что смотришь? …Откуда появился?

Говорил тихо, почти шепотом, но голос проникает внутрь, точно клевал душу.

Парализованный явлением Егор молчал. Все мысли его, как бы вывернулись наизнанку… И  пришелец читал их без запинки:

– Вот из этого книжного шкафа… Так сказать, из Древа жизни…сомнений…добра и зла…

-Говоришь: зачем  карты?

 Хотя Егор не мог проронить ни слова, монолог ничуть не был странным:

– Тоже из шкафа.  Помнишь, небось?  «Пиковую даму», … «Игрока»…Где страсти?…Там они родимые… Каждый глубоко подвержен карточной игре.  Даже тот, кто никогда не играл, душу для этой страсти держит всегда открытой.

Мы с Федором Михайловичем тоже беседовали. Вот так…

Я его не переубеждал, и он меня.… Он меня не любил, даже презирал, хотя иногда пытался понять…И писал больше про настоящие страсти.

Вечно в долгах…Все надеялся быть независимым, свободным…

Пытался поставить себя рядом… Но ведь есть пределы человека.

А в душе игрок, и мысли напряжены, оголены. Мне было хорошо рядом…  Люблю все живое, трепещущее.

Ведь: « Убить себя,… и будешь Богом» – я ему нашептал.

Теперь усмешка не сходила с его лица:

– Карточный долг. Скольких я заставил совершить означенный Всевышним страшный грех – отдать свою жизнь.

Хотя, по большому счету, настоящая-то жизнь на земле во грехе…

На небесах – другое дело.

Выиграть до конца нельзя. Но у тех, кто не играет, мрачные расчетливые глаза.  Я люблю сильных, дерзких, способных на поступок…  Кто не рискует – трус. И конец труса тупой и безысходный. Как можно без этих жестов, убегания  рук, без взяток, без ставок, без козырей!  И ликующая победа! Она лихорадит мозг.