Третий источник

– Это неправильно! – шепчет Ханк. – Так не должно быть! – он мечется между слившихся в соитии тел, пытаясь разнять их. – Это неправильно! – орет в их раскрасневшиеся лица. – Остановитесь! – он хватает за кисть женскую руку с ремнем, занесенную над мужской спиной. Капельки крови стекают по бледной коже, путаясь в густых волосах. – Хватит! – кричит Ханк женщине. Она смеется ему в лицо.

– Нет, мама! Пожалуйста! – умаляет ее лысеющий мужчина. – Не останавливайся! Ударь меня еще раз. Я был таким непослушным мальчиком!

Пронзительный крик заставляет Ханка отпустить женскую руку. Он продирается к юной девушке, зажатой между тучных мужских тел. Он не видит ее лица, но слышит ее крики. Хрупкая спина выгнута. Разодранные колени оставляют на полу кровавый след.

– А ну хватит! – Ханк пытается оттащить насильников.

– Какого хрена?! – орет девушка. Ханк смотрит ей в глаза. Она улыбается. Мужчина под ней улыбается. – Хочешь присоединиться? – девушка хлопает себя ладонью по ягодицам.

– Вот видишь, – мужчина, которого оттолкнул Ханк, поднимается на ноги. – Ей нравится, – он снова занимает свое место.

– Я сказал, хватит! – Ханк прижимает ему к голове дуло табельного оружия.

Мужчина улыбается, гладит женские ягодицы, не обращая внимания.

– Глубже! – умоляет девушка.

– Хватит! – голос Ханка тонет в безумной какофонии подчинившей себе всех присутствующих оргии. По лбу скатываются крупные капли пота. – Хватит! – Ханк смотрит в глаза мужчине, но он продолжает улыбаться. Рука напрягается, готовясь отнять эту никчемную жизнь.

– Нет, – звучит в голове далекий голос. – Хватит смертей.

Ханк оглядывается, но вокруг никого нет. Лишь хаос и безумие.

– Фибл, – напоминает ему голос, и он думает, что безумие, должно быть, проникло и в его сознание. – Ей нужна помощь.

Он все еще готов нажать на курок.

– Ей нужен ты, – продолжает убеждать голос. – Нужен там, не здесь. Здесь без тебя ничего не случится. – И голос называет его по имени, которого Ханк не помнит, но знает, что оно принадлежит ему. Его собственное, ставшее вдруг чужим, имя.

* * *

Море. Бурлящее змеиное море. Его гигантские волны вздымаются ввысь. Тысячи горящих глаз. Тысячи острых, наполненных ядом зубов. Ка-доби спрыгивает с плеча художника и ныряет прямо в эту кипящую смертью пучину. Пара горящих глаз против тысячи глаз. Пара острых зубов против тысяч таких же зубов. Но тьма отступает. Крохотное мохнатое тельце извивается в чудовищном танце смерти. Черная змеиная кровь заливает белые камни, которыми выложен пол. Яд брызжет в пустоту. Море шипит, словно вода, попавшая на раскаленную сковородку.

– За ним! – кричит художник, ступая в крохотный пятачок свободного пространства внутри окружившей его тьмы.

Змеиные зубы щелкают рядом с ногами художника.

– Осторожно! – гладиатор сжимает голову бросившейся на них змеи.

Стальные пальцы разрывают чешуйчатую плоть. Черная кровь струится по рукам, брызжет в лица, заливает одежду. Крохотный ка-доби покрыт ей от кисточек острых ушей до кончика хвоста. Трехцветную шерсть скрывает черная, мерцающая в призрачном свете далеких огней жижа. Но они продвигаются вперед. Шаг за шагом. И жар от пылающих костров, окруживших колодец скорби, ощущается все сильнее и сильнее.

Суставы гладиатора скрипят, перекрывая змеиное шипение. Густой пот покрывает тело художника тысячами цветов и оттенков. Краска капает на пол. Оставляет следы. Они вспыхивают, отгоняя змей. Синее холодное пламя, которое не способно затушить даже бушующее море вокруг. Змеи горят в его объятиях. Извиваются, превращаясь в прах. Их убивает огонь. Их убивают зубы ка-доби. Их убивают тиски-руки гладиатора. И тьма отступает, чтобы уступить место более страшной и сильной стихии.

Звери. Они поднимаются из глубин колодца скорби. Дикие, голодные. И даже синее пламя не способно остановить их.

– Спаси мальчишку! – орет гладиатор художнику.

– Как, черт возьми, я его спасу? – огонь обжигает ему щеки.

Огонь, в котором стоят золотоволосая женщина и Кип. Он ласкает их, не причиняя боли.

– Ну же! – художник стряхивает в огонь капли своего пота, но синее пламя бессильно против этого жара.

Оно способно лишь складываться нелепыми мазками, формируя непонятные рисунки. Фигуры и лица, которые оживают, сгорая в испепеляющем жаре пылающего огня. Кричат, объятые пламенем, и тянут в муках к своему создателю худые руки.

– Я могу рисовать, – шепчет художник, вглядываясь в их искаженные болью лица.

Огромный зверь, выбравшись из колодца, бросается на гладиатора. Когти-лезвия разрывают кожу.

– Ребенок! – кричит художнику гладиатор, швыряя зверя обратно в колодец.

И художник начинает рисовать. Сначала робко, как младенец, которому впервые вложили в руки карандаши, затем все более и более уверенно. Он создает лица. Он создает тела. Сильные, крепкие. С холодными голубыми глазами. Они бросаются на помощь гладиатору. Вступают в смертельную схватку с созданиями смерти. Гибнут от когтей и клыков. Слишком решительные. Слишком отважные, чтобы признать свою слабость.

– Какого черта ты делаешь?! – орет на художника гладиатор.