Третий Храм Колумба

– Сожалею о вашей потере, – сказала она. – Я возвращаюсь в церемониальный зал.

И Беккет шагнула к выходу.

Пожилая женщина положила руку ей на плечо.

– Пожалуйста, моя дорогая, останьтесь.

Элли повернулась, не понимая, почему та говорит с таким пылом. Сама она считала, что пришла пора расставить все по местам.

– Вас это не касается, – сказала девушка.

И ушла.

* * *

Захария возвращался вместе с послом к тем самым железным воротам, через которые они вошли – рядом с церемониальным залом. Он заметил, что мэр успел уйти, и с противоположного конца на кладбище вошла группа посетителей.

– Евреи приезжают сюда со всего мира, – сказала посол. – Ближе к Израилю многие из них просто не могут оказаться.

– Но это не Израиль.

– Лишь немногие осознают, как сложна жизнь на Святой Земле, – сказала женщина. – Если не находиться там постоянно, в окружении врагов, понять наши проблемы невозможно. Мы боролись со страхом тысячи лет. И вот теперь люди могут ему поддаться. Мы с вами знаем, что это будет ошибкой.

– Мой отец пытался их предупредить десятилетия назад. Мы слишком много отдавали и слишком мало получали в ответ.

– Иерусалим пережил больше вторжений, чем любой другой город мира. Египет, Ассирия, Вавилон, Сирия, Греция, Рим, Персия, мусульмане, крестоносцы, турки, британцы, палестинцы, а теперь, наконец, евреи. Я больше не собираюсь отдавать этот город.

– Я пронесу сокровища Храма по Храмовой горе без предупреждения, – сказал Захария. – И чем больше людей их увидит, тем лучше. Но мне может понадобиться ваша помощь.

Он знал, что произойдет. Евреи решат, что возвращение сокровищ – это знак. Менора, Стол хлебов предложения, Серебряные трубы вернутся – и посмотреть на них придут тысячи евреев. В прошлом большие толпы сразу разгоняли. Но теперь все будет иначе. Мусульмане также увидят знак. Присутствие еврейских сокровищ будет воспринято как вызов их существованию на Храмовой горе, а ведь они защищали ее и проливали свою кровь.

Они и сейчас польют ее кровью.

Во всяком случае, так Саймон надеялся.

– Боюсь, что нет, Захария, – сказала его спутница. – Вам придется действовать самостоятельно. Как я уже сказала, больше мы никогда не будем с вами разговаривать.

Это не имело значения.

До вчерашнего дня австриец собирался добиться поставленной цели без всякой помощи.

И он будет придерживаться своего плана.

Они остановились перед церемониальным залом, часть которого располагалась на кладбищенской земле, в тени ясеней. Все больше и больше людей входило на кладбище с дальней стороны – они восхищенно разглядывали могилы, а некоторые оставляли там камни как знак того, что они все помнят. Все они были в ермолках, которые, как Захария знал, выдавали вместе с входными билетами.

– Нам бы следовало покрыть головы, – сказал он.

– Не тревожьтесь, Захария. Мертвые нас простят, – возразила посол.

* * *

Том выскочил из подвального помещения и поспешил к входной двери.

Однако та была заперта – открыть ее без ключа он не мог.

Тогда Саган бросился к лестнице и помчался наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. На первом этаже в музей входили посетители, показывая билеты женщинам-служительницам, стоявшим у входа.

Это уже слишком!

Он в Чешской республике, через восемь лет после скандала, и у него появился шанс встретиться лицом к лицу с человеком, который знает правду.

Репортер сказал себе, что должен успокоиться, а потом думать и действовать рационально.

Он спокойно сошел с лестницы и, извиняясь перед посетителями, оказавшимися у него на пути, зашагал к двери и к внешней лестнице. В окно он видел отдельные участки кладбища и один раз заметил Саймона и женщину, которые стояли на дорожке, посыпанной гравием, и разговаривали. Саган наблюдал за ними сверху, а они не имели никаких шансов его заметить. Слева открывался вид на улицу, ведущую мимо прилавков к Староновой синагоге.

И тут Том увидел Элли.

До нее было не больше пятидесяти ярдов.

Она решительно шагала по улице.

* * *

Элли не обращала внимания на стоящие слева прилавки и снующих вокруг туристов – все ее внимание было сосредоточено на железных воротах, до которых оставалось пятьдесят ярдов. Люди поднимались по лестнице в музей, где она побывала час назад, направлялись на первый и второй этажи, чтобы осмотреть экспонаты.

Упрек Берлингера произвел на девушку впечатление.

Как и письмо деда.

В последние годы его жизни она проводила с ним много времени, доставляя ему удовольствие долгими беседами. Он и думать не мог, что его внуки обратятся в иудейскую веру. Марк смирился с тем, что сын отверг его религию, и не сомневался, что его дети последуют тем же путем.

«Но ты, моя дорогая, особенная. Ты сама сделала выбор и стала той, кем должна стать по праву рождения, – сказал он Элли, когда узнал, что она приняла иудаизм. – Должно быть, на то была Божья воля».

Они много раз говорили о жизни и евреях, и он отвечал на множество ее вопросов.