Третий пол

Не считаю себя большим знатоком религиозных систем ни в историческом плане, ни тем более в теологическом. Но среди моих пациентов было много людей, глубоко верующих, в том числе и православных. Разумеется, они оскорбились бы, если бы я вслух назвал их язычниками. Но при анализе процессов, организующих духовную сферу личности, я неизменно обнаруживал ясные следы идолопоклонства, причудливо уживающиеся с истовой верой в Святую Троицу. И это не должно нас удивлять. Христианство пришло на Русь сравнительно поздно, при этом крещение вовсе не было разовым, одномоментным актом. Психологическая эволюция, подразумеваемая им, растянулась на столетия. Как зримо показала Октябрьская революция, исчерпывающего завершения она так и не получила. Совсем сравнительно недавно, в XVII, чуть ли не в XVIII веке православным священникам приходилось сражаться с почитателями местных языческих божков. Но что можно сделать с человеком, который верит? Заставить его посещать православный храм? Запретить ему творить кощунственные, по меркам господствующей церкви, обряды? Это запросто, как выражаются мои внуки. Но вера не поддается насилию. Оно приводит лишь к появлению двоеверия. Не в смысле приобщенности к двум параллельным культам, хотя, как показывают архивные материалы, и такое порой случалось, а скорее к их духовной ассимиляции. К сращиванию символики, к специфическому восприятию христианского Бога как языческого божества.

Идея оскопления органически вытекает из смысла христианской проповеди, как сок из спелого плода. В стержневом для всего мироощущения противопоставлении божественного и дьявольского начала человеческая сексуальность целиком, безоговорочно относится к юрисдикции Царя Преисподней. Свет – Тьма, Жизнь – Смерть, Добро – Зло… И такая же пара вечных антагонистов, не допускающих примирения: Дух – Плоть. Любовь небесная, то есть святая, – Любовь земная, нечистая, греховная. Победа над искушением, умерщвление плоти – и высший идеал, и каждодневное наставление благочестивого христианина, его основное требование к самому себе. Умерщвление плоти и оскопление – понятия-синонимы. Их смысл совпадает целиком, не оставляя ни малейшего зазора.

Если утвердиться в мысли, что чем мертвее плоть, тем выше степень чистоты и безгрешности, рука непроизвольно потянется к ритуальному ножу. Чувствуется, что это искушение – точный антипод сексуального влечения – всегда присутствовало в сложном комплексе религиозных переживаний, по крайней мере в первые христианские века. История знает случаи, когда такое понимание толкало верующих на решительные поступки. Первым, кажется, был Ориген, воспитанник Александрийской Академии, оскопивший себя собственноручно во славу Божию в III веке н. э. Отцы церкви, жившие примерно столетие спустя, утверждали, что он был не одинок, причем, некоторые его современники не довольствовались собственным радикальным очищением, а активно совершали его над другими – кого-то уговаривая, «обольщая», но не стесняясь при необходимости и применить насилие.

В IV веке это поветрие вновь сильно дало себя почувствовать, даже в IX веке на православных Соборах обсуждалась эта проблема. Церковь настаивает на том, что это «несчастное заблуждение» не выходило за рамки частных случаев. Возможно, так и было, но помнить об этом, как сказали бы мы теперь, факторе риска приходилось постоянно.

В правилах Святых Апостолов предостережения против самокастрации звучат постоянно. Специально оговаривается, что у оскопленных «по нужде» или родившихся таковыми нет препятствий к вступлению в священнический сан. Но для тех, кто совершает это по доброй воле, этот путь закрыт навсегда. Оскопление приравнивается к убийству и самоубийству, оно должно караться отлучением. «Мирский человек, аще отрежет себе детородный уд, да отлучится и причетник да не будет»; «Аще который причетник отрежет себе детородный уд, да извержется: ибо убийца есть сам себе»; «Мирский человек, аще отрежет детородный уд, да отлучен будет за три лета, яко злодей своему животу». В текстах Отцов Церкви, на которые ориентировались поколения священнослужителей, категорически утверждается, что оскопление никак не может означать торжество над дьяволом – наоборот, в нем следует усматривать «действие сатанинских козней».

Эти запреты и предостережения удивительным образом перекликаются с важнейшими заповедями христианства: не убий, не укради, не прелюбодействуй. Но сокровенный смысл каждой заповеди – обуздание инстинкта. Культура выступает против Природ. Цель – подавить биологическое начало в человеке, сделать возможной его жизнь в обществе. Попытка наложить такой же силы табу на отнятие «детородного уда» диаметрально противоположна по значению. Она звучит как голос самой Природы, вставшей на защиту основного инстинкта, как называл его Фрейд, – инстинкта продолжения рода, инстинкта жизни.