Третий пол

А Селиванов тем временем спокойно жил в Петербурге. Вокруг него образовался плотный слой учеников, почитателей, среди которых внимательный глаз аналитиков различил несколько имен, известных еще со времен Сосновки. «Так, – не могу не процитировать, – удивительною, почти романтическою игрою судьбы, через тридцать лет, те же имена и лица, раскиданные по отдаленнейшим странам, снова соединились, снова сдвинулись на одной сцене; но уже с какой необычайною переменою обстановки. Вместо глухой степной деревни – столица империи, резиденция монаршьего дворца, средоточие Высшего правительства; вместо простых, грубых мужиков и баб – богатые столичные купцы, лица, облеченные саном монашества и священства, лица чиновные, в том числе камергер и статский советник; вместо укрывательства во ржи, в пеньковом снопе, под свиным корытом, в житнице, в подполье, вместо кандалов и острог, публичной казни и путешествия на каторгу на канате – честь Божеская и Царская, воздаваемая „таинственному Старцу“ в торжественных собраниях, простиравшихся, по свидетельству очевидцев, до трехсот человек»…

При первом явлении скопчества, во времена Екатерины, оно вызывало ужас, смешанный с брезгливостью. Рука, составлявшая инструкции для полковника Волкова, не в силах была прямо изложить на бумаге, о чем идет речь. Страшной тайне нельзя было позволить циркулировать даже внутри самого узкого круга приближенных. Но спустя всего лишь несколько десятков лет – еще даже не успела произойти полная смена поколений – все изменилось до неузнаваемости. Успело ли скопчество приучить к себе массовое сознание, стать частью общественного быта? Или главная причина была в смене веков, в смене эпох, несущей в себе неуловимое обновление ментальности? Ужас, внушаемый самой идеей оскопления и его чудовищной практикой, остался таким же сильным, но вместо отвращения и брезгливости к нему теперь примешивалось и нечто притягательное.

Все знали, где живет Селиванов. Само его присутствие создавало ореол исключительности вокруг этих вполне заурядных купеческих особняков, хотя бы уже тем, что у подъезда всегда стояла вереница щегольских экипажей. Скорее всего, это повышенное тяготение было во многом данью моде – в отсутствие телевидения была, я думаю, ничуть не меньшая потребность в немедленном получении информации о том, что возбуждает интерес, заставляет «всех» говорить о себе. Но я не исключаю и того, что свойственное скопцам восприятие Селиванова как человека святого, праведника высшей пробы передавалось и тем слоям общества, которые ни в чем другом с ними не пересекались.

Спустя сто с лишним лет возникла и была по достоинству оценена современниками головокружительная по вызываемым ею ассоциациям параллель – между Кондратием Селивановым и Григорием Распутиным. Простой мужик совершает головокружительное восхождение, завладевает вниманием истеблишмента, приобретает реальное политическое влияние. Но при этом остается самим собой, то есть мужиком. Он не проходит путь последовательных метаморфоз, подобно какому-нибудь американскому миллиардеру, заработавшему свои первые доллары в качестве чистильщика сапог, но в конце концов ставшему неотличимым от других миллиардеров. Он занимает место, грандиозное по важности и значению, но лишенное формальных признаков, должности или сана, место, которое можно определить только его собственным именем. Распутин был Распутиным – так же точно и Селиванов был Селивановым. Но при этой их феноменальной идентичности еще более внятным становится контраст между ними. В облике Распутина, в восприятии его главенствовало мужское начало, о чем он не позволял никому забывать. Селиванов, с такой же точной демонстративной заостренностью, был живым олицетворением бесполости.

У селивановских «детушек», теснившихся вокруг него, был в Петербурге двойник в высшем свете – кружок Катерины Филипповны Татариновой, вдовы героя войны с Наполеоном. Татаринова, несомненно, принадлежала к числу людей, которых в наше время называют экстрасенсами: угадывала болезни и назначала лечение, обладала сверхтонкой интуицией и даром внушения, предсказывала будущее – утверждают, что и о восстании декабристов предупреждала заранее. По отношению к православию это маленькое тайное общество, называвшее себя «Братством во Христе» или «духовным союзом», было одной из множества сект. Этим оно и привлекло внимание Ивана Липранди. Когда он сокрушался о проникновении скопчества «из-под свиных корыт» – «в резиденцию монаршьего двора», подразумевался, скорее всего, именно кружок Татариновой, занимавшей казенную квартиру в Михайловском замке и привлекавшей в свой салон не просто аристократическую элиту, но самые отборные ее сливки. Прямой последовательницей Селиванова Татаринова не была, полагая, что в третий пол надо переводить не тело, а душу. То, чего добивалась в своей проповеди она, было как раз «оскоплением сердца». Но первое побуждение к этим исканиям ей дал Искупитель.