Третий пол

Что должен был вынести из этого яркого шоу зритель, впервые столкнувшийся с этой проблемой? Ему показали человека, обреченного нести тяжелейший крест (что, как мы знаем, полностью соответствует действительности). Но тут же и убедили, что снять этот крест ровно ничего не стоит! Вот сидит товарищ этого человека по несчастью, и он свидетельствует, что для современной медицины это буквально пара пустяков. Какие еще нужны доказательства? Но вместо того, чтобы оказать герою передачи незамедлительную помощь, его отфутболивают от одного врача к другому, заставляют проходить какие-то бесконечные обследования, хотя кто лучше него самого может сказать, кем он себя ощущает и что ему требуется для нормальной жизни? Разумеется, суд всей душой встал на сторону истца! Думаю, что и незримый суд, состоящий из миллионов телезрителей, занял точно такую же позицию. Наверное, нет человека, которому не припомнился бы в этот момент собственный опыт обид и унижений по вине бездушных формалистов, перестраховщиков, чинуш, так что тут и вопроса не могло возникнуть – с кем отождествит себя аудитория.

У ответчиков был крайне беспомощный вид. Переломить сложившееся настроение они не сумели, да и как бы им это удалось? Обсуждать профессионально проблемы пациента, ставшего героем передачи, – никто на такое пойти бы не мог. Объяснять в общем плане, почему между первым появлением пациента и окончательным решением его судьбы всегда проходит много времени, почему нередко приходится в ответ на страстные мольбы твердо говорить «нет»? В два слова этого не вместишь, а пространные монологи – не в жанре динамичного ток-шоу. Возможно, во время записи мои коллеги и пытались обосновать свою позицию, но при монтаже все их аргументы выпали. Вот и получилось то, что собственно, и требовалось продемонстрировать по замыслу: человек отстаивает свою свободу, право распоряжаться собственной судьбой, а наталкивается на грубый и бессмысленный произвол.

Почему так задела меня эта несправедливость? Поверьте – меньше всего из соображений цеховой солидарности! Опыт всей моей жизни убеждает меня в том, как опасна привычка сводить сложные задачи к четырем простейшим арифметическим действиям. Белое – черное, друг – враг… Попытаюсь показать, как на самом деле выглядит проблема помощи транссексуалам, а для этого мне как нельзя лучше пригодится отложенная нами про запас история Рахима, моего самого первого пациента.

Прервали мы ее в тот драматический момент, когда авторитетнейшая экспертиза отмела все сомнения в психической адекватности пациента и он был выписан из клиники с точным диагнозом. Но что от этого изменилось? Рахим с удвоенной энергией продолжал добиваться операции. Следовательно, и тем, от кого это зависело, пришлось удвоить усилия, чтобы его отговорить. Ситуация, как выражаются ныне политики, приобретала откровенно патовый характер.

К тому времени у меня уже был кое-какой опыт работы с гермафродитами, настаивавшими на том, чтобы их «узаконили» в ошибочно установленном поле. Теми же доводами я пытался переубедить и Рахима. Говорил об опасностях хирургического вмешательства, о непредсказуемости последствий, о мстительности природы, которая не терпит посягательств на свои прерогативы. Прибегал к изощренным методам психотерапии, даже к гипнозу. Гермафродиты были более понятны мне в своем упорстве: как-никак, вся их жизнь лежала в фундаменте ложного представления. Но даже их взгляды в конце концов постепенно начинали меняться. Почему же доводы рассудка не пробьются в сознание Рахима, порабощенное каким-то фантомом? Сейчас он твердит, что готов претерпеть любые муки, готов даже «умереть под ножом» – все равно жизнь в мужском образе не имеет для него никакой ценности. Но не может это продолжаться бесконечно!

Так мы и ходили по замкнутому кругу, не много, не мало – шесть лет. Из юноши Рахим постепенно превращался в зрелого мужчину, но никаких изменений в его душевном состоянии не произошло. Вся его жизнь сосредоточилась на борьбе за изменение пола. Помимо этого, его не интересовало ничего.

Но почему с таким же упорством мы сопротивлялись его желанию? Проще всего было бы сказать, что мы раболепно следовали инструкциям министерства здравоохранения, которые ведь и в самом деле не предусматривали подобных хирургических акций. Но это не объяснение, по крайней мере, для меня. Если бы я был уверен, что мы должны пойти навстречу необъяснимому желанию Рахима, меньше всего могли бы меня затормозить какие-то формальные ограничения. Инструкции пишутся людьми – и людьми же переписываются. Нет, останавливали меня совсем другие «инструкции» – нерукотворные: глубочайшее ощущение барьеров, дальше которых никто не смеет идти, имея дело с живыми созданиями природы.