Третий полицейский

От удивления я резко повернулся. Передо мной, почти заслоняя ночь, находился огромный полицейский. Он был похож на полицейского из-за крупного размера, но мне были видны неясные знаки его пуговиц, висящие прямо перед моим лицом, описывающие кривизну его громадной груди. Лицо его полностью скрывалось в темноте, и мне ничто было не ясно, кроме его переливающейся через край полицейскости, его массивно вздымающейся широкой сильнющей плоти, его главенства и его неоспоримой реальности. Он с такой силой поразил мой ум, что я почувствовал себя во много раз более послушным, чем испуганным. Я слабо глазел на него, руками еле перебирая по рулю велосипеда. Я собирался заставить свой язык выдать какой-нибудь пустопорожний ответ на его приветствие, но тут он снова заговорил, роняя слова дружелюбными толстыми комками из спрятанного лица.

— Будьте любезны проследовать за мной на предмет личной беседы, — сказал он, — не говоря уже ни о чем другом, у вас нет фары на велосипеде, так что я мог бы записать вашу фамилию и адрес и за половину этого нарушения. Еще не закончив говорить, он ушел во тьму, как крейсер, тяжеловесно покачиваясь своей удаляющейся массой, тем же путем, что и пришел. Я обнаружил, что мои ноги подчиняются ему безусловно, делая по шести своих шагов на всякие его два назад по дороге мимо дома. Когда мы почти прошли его, он резко завернул в просвет живой изгороди, ведя меня в кусты и мимо колонн темных, пугающих деревьев, к таинственному убежищу у фронтона дома, где ветки и высокая растительность заполняли темноту и тесно окружали нас с обеих сторон, напоминая путешествие в подземный рай сержанта Плака. В присутствии этого человека я перестал сомневаться и даже думать. Я глядел на силуэт его спины, раскачивающийся в мути впереди меня, и спешил за ним, как мог. Он ничего не говорил и не издавал никаких звуков, кроме шума воздуха, трудящегося у него в ноздрях, и шагов ботинок, задевающих запутанную травой землю, мягких и ритмичных, как коса, добрыми взмахами укладывающая лужайку в валки.

Потом он повернул резко к дому и направился к окошку, показавшемуся мне необычайно низким и близко расположенным к земле. Он сверкнул на него фонарем, показывая мне, выглядывающему из-за черного препятствия его спины, четыре листа грязного стекла, вставленные в две рамы. Когда он протянул к нему руку, я решил было, что он поднимет нижнюю раму вверх, но вместо этого он открыл наружу все окно целиком на скрытых петлях, как будто оно было дверью. Потом он нагнул голову, выключил свет и стал продевать свое огромное тело в крошечное отверстие. Не знаю, как он осуществил выглядевшее совершенно невозможным. Но осуществил он это быстро, не издав ни звука, кроме более громкого дутья из носа да мгновенного стона ботинка, застрявшего под каким-то углом. Потом он направил свет фонаря обратно на меня, указывая дорогу, но не открывая никакой части себя, кроме ступней и коленей в синих официальных брюках. Когда я попал внутрь, он протянул назад руку и закрыл окно, а потом повел меня, идя впереди с фонариком.