Третий ребенок Джейн Эйр

Тут же она будто надломилась резко, сгорбилась в кресле и заплакала отчаянно. Павел замолчал — совсем растерялся. Стоял над ней будто громом пораженный. Смотрел на вздрагивающие плечи зашедшейся горькими слезами жены и молчал, не зная, что ей ответить. Да и что тут ответишь? Сам виноват, раз пошел на поводу… Опустившись перед ней на колени, обнял, стал целовать мокрое от слез лицо.

— Паш, мне надо в себя прийти, наверное… — сквозь рыдания проговорила Жанна, тоже обнимая его за шею. — Все будет хорошо, Паш! Я обдумаю все заново, со стороны на все посмотрю…

— С какой это стороны? Не понял… — отстранился он от нее испуганно.

— Ну давай я у мамы некоторое время поживу, а? Недолго, недели две-три… Я обещаю тебе… Я вернусь… Я очень люблю тебя, Паша! И Гришку люблю! Просто я устала, понимаешь? Мне перерыв нужен. Мне сложно так, сразу…

Вечером он отвез ее к теще. Вернулся, разогрел ужин, накормил притихшего, будто почувствовавшего неладное Гришку. Пояснил грустно:

— А мама в командировку уехала, Гришук…

— А надолго?

— Да нет… Вернется скоро…

А утром он отвез его в школу и даже завтраком успел накормить. А потом помчался устраивать дела этой смешной девчонки, будь она неладна. Так не вовремя под руку подвернулась… Столько времени на нее потратил! Ему ж работать надо! У него теперь даже вечернего времени для работы нет — Гришку надо из школы забирать, ужином кормить да уроки с ним делать… Ничего, он справится. Подумаешь, три недели. А может, и раньше Жанночка вернется. Заскучает и вернется. Она же умная, его Жанна. И добрая. И инстинкт материнский у нее есть, как и у всякой женщины. И нисколько не ущербный, и наверняка даже не меньший, чем у этой смешной деревенской медсеструхи, вцепившейся мертвой хваткой в спасенного ею ребенка, Костиного сына…

Глава 8

— …Селиверстова, ты что, рехнулась? Ты же меня без ножа режешь! Забирай свою мерзкую бумажонку и иди работай! — отбросил от себя Танино заявление заведующий хирургическим отделением Дмитрий Алексеевич Петров. — Увольняться она вздумала, надо же! Нет, и не помышляй даже! А как я без тебя останусь, ты подумала? Я ж без тебя как без рук…

— Дмитрий Алексеевич, подпишите, пожалуйста… — снова подвинула к нему бумагу Таня. — Вы же знаете, я бы никогда… Просто мне очень, очень нужно! А Маша Воробьева, новенькая, она тоже хорошо ассистирует, мне говорили…

— Да не сочиняй! Говорили ей… — проворчал Дмитрий Алексеевич уже более миролюбиво. — Колись лучше, куда намылилась? В областную больницу, что ли? Я слышал, там платят хорошо…

— Нет, Дмитрий Алексеевич. Уезжаю я. Надолго уезжаю. Даже не знаю, на сколько.

— Куда?

— В Париж.

— Ку-да? — вытаращил он на нее глаза и даже привстал со стула, наклонившись вперед.

— В Париж, Дмитрий Алексеевич! Правда в Париж!

— Замуж, что ли? По Интернету?

— Ой, ну что вы… Какой Интернет, какой замуж…

— А что? Может, и разглядел тебя кто? Давно уж пора. Заграничные мужики, они ж тоже не дураки. Не все на пудру да косметику с тряпками падки. Их-то этим добром как раз и не удивишь. А ты у нас не девка, а клад ходячий. Любого осчастливить можешь.

— Ой, да ладно вам… — махнула рукой в его сторону Таня и опустила голову, чувствуя, как предательский свекольный румянец хлынул на щеки. — Ерунду какую-то опять говорите, ей-богу…

— Ладно, Селиверстова, дуй в свой Париж. Удачи тебе. И без хорошего мужика не возвращайся, — проговорил он насмешливо, ставя подпись-закорючку на Танином заявлении. — Жалко, конечно, но что делать… Совсем наши мужики с ума посходили — таких девок иностранцам отдают!

— Всего вам доброго, Дмитрий Алексеевич. Хороший вы человек. Спасибо вам за все.

— Да ладно, иди уж, не трави душу. И это… посмелее там будь, поняла? А не поживется если, то обратно сюда возвращайся. Я рад буду. Иди…

Таня чуть не расплакалась, выйдя из его маленького кабинета. Она вообще в эти дни только и делала, что с трудом слезы сдерживала. Очень трудно, как оказалось, отрывать от себя с годами прикипевшее. Гораздо труднее, чем кажется. Вроде радоваться ей надо — столько всего нового впереди, а она готова слезами умыться, прощаясь с приевшейся глазам больничной серостью. Без нее уже и аппарат новый в операционной опробуют, и ремонт в коридоре сделают… Надо бы сказать, чтоб не красили его снова серой краской! А то везут человека на операцию, а он перед глазами только серость сплошную видит. Нехорошо это, неправильно. Хотя какая уж теперь разница… И без нее теперь все сделают.