Третий ребенок Джейн Эйр

Весь день Таня провела как на иголках. Слава богу — операций не случилось, ни срочных, ни плановых. А то хороша б она была — с дрожащими руками. И домой шла — дороги не заметила. И кефиру забыла купить, и творогу, как ее бабка просила… Вспомнила на пороге уже и собралась было развернуться да в магазин бежать, как бабка ее известием огорошила:

— Твой-то недавно звонил…

— Кто это — мой? — распахнула на нее глаза Таня.

— Ну, Пашка твой, кто ж еще. Вежливый такой, чертяка… Все об тебе выспросил — когда дома будешь, в котором часу, как да что…

— А ты? Что ты ему сказала?

— А что я? Я все, как есть… Так и сказала, что завтра, мол, выходной у тебя и ты можешь завсегда к этой чувырле французской поехать. Хошь утром, хошь вечером…

— И что? Что он мне просил передать?

— А то — чтоб завтра дома была как штык да его поджидала. В четыре часа он за тобой приедет. Танюх, а нельзя ли и мне с вами податься, а? Уж шибко я по Отечке скучаю…

— Нет, бабуль, не стоит, наверное. Неудобно как-то. Чего мы всем табором… Да я попрошу у Ады, она отпустит его к нам погостить, я думаю. Вот и увидитесь…

— Ой, так а мне ж Пашка твой завтра Гришука на постой привезет, чего это я с тобой-то навязываюсь! Я и забыла совсем, вот память девичья! Пока вы туды-сюды ездите, я с Гришуком тут понянькаюсь…

— Бабуль! Ты хоть при нем не брякни, что он «мой Пашка»! А то с тебя станется…

— Да не бойся, не брякну. Будет она меня тут ишшо обращению культурному учить, грамотная нашлась. Да и не помрет Пашка твой, если и брякну чего… Иди давай руки мой да за стол садись. Я тебе морковки с яблочком потерла…

Павел приехал за Таней ровно в четыре, как и обещал. Поджидающая у окна бабка, увидев въехавшую во двор машину, вскинулась радостно, посеменила в прихожую, закрутила замки на входной двери — беспокойное хозяйство, одно слово. Таня взглянула на себя в последний раз в зеркало, одернула на плечах новую кремовую блузку — залезла-таки в Адин чемодан с подарками, нарядилась во все новое-модное. Глаз у Ады оказался не глаз — чистой воды алмаз. Все вещи сели на Таню, как на нее пошитые, даже придраться не к чему было. И брюки всякие, и блузки, и платья-костюмы, и даже духи в том чемодане обнаружились. Открыли — такой запах по комнате поплыл, аж душа встрепенулась от радости. «Ровно в деревне на покосе побывала, там первый дух от привядшей травы такой же терпкий да медвяный стоит», — определила для себя французское амбре бабка. А потом еще и для себя подарок в чемодане обнаружила — огромный шерстяной платок цвета темной бутылочной зелени с кистями, теплый и мягкий, как плед. А может, это и был плед? Таня, подумав, все же не стала ее разубеждать — пусть уж лучше платок будет…

А еще в том чемодане Таня обнаружила пакет с косметикой. Скрылась под шумок в ванной, пока бабка перед зеркалом в обновке вертелась, рассмотрела все его содержимое. Потом решилась и на себе кой-чего испробовать. Покрыла веки густо-зелеными тенями, потом провела неумелой дрожащей рукой две черные стрелочки от внутреннего уголка глаза к внешнему — сверху и снизу, основательно тронула ресницы тушью… Ресницы оказались у нее на удивление длинными — вспорхнули над глазами черными мохнатыми шмелями. Потом очередь до пудры дошла, потом до яркой красной помады… А потом бабка Пелагея в ванную заглянула, вскрикнула испуганно, будто черта живого перед собой увидела, замахала заполошно руками:

— Ой, свят, свят, свят… Ты чего это с собой сотворила, Танюха? Ой, прости меня, господи, чуть со страху не померла…

Таня, снова глянув на себя в зеркало, и сама испугалась того, что там увидела. И расхохоталась от души, представив, как она нарисуется в этом вульгарном виде перед Павлом Беляевым. Ужас тихий. Вот она я, кикимора болотная… Нет уж. Не надо ей такой красоты. Своим лицом обойдется, румяно-природным. Может, для кого-то оно и «рожа деревенская», а для нее и такое сойдет. Ничем не приукрашенное. Какое уж есть. Зато свое, собственное, не обманно-чужое… Взглянув на часы, она ойкнула испуганно, принялась шустро смывать с себя всю чужую «красоту». Зачесала волосы в привычную фигу на затылке, влезла в новые брюки да нежную кремовую блузку, и вот уже бабка Пелагея заохала обрадованно, посеменила от окна к двери…