Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Несмотря на технический прогресс, даже в разгар военных успехов в 1940-м и 1941 годах мы так и не достигли уровня производства вооружения Первой мировой войны. В первый год военных действий в России показатели производства составили всего лишь четверть от выпуска военной продукции осени 1918 года. Даже три года спустя, весной 1944 года – когда мы приближались к максимальным цифрам, – выпуск боеприпасов все еще отставал от показателей производства на территории Германии, Австрии и Чехословакии в Первую мировую войну[107]. Одной из причин отставания я считал чрезмерную бюрократизацию, с которой боролся изо всех сил, но тщетно[108]. Для примера: штаты артиллерийского ведомства со времен Первой мировой войны выросли в десять раз. Призывы к упрощению системы управления звучали во всех моих речах и письмах с 1942-го до конца 1944 года. Чем дольше я боролся с типично немецкой бюрократией, еще более окрепшей в годы авторитарной системы, тем больше моя критика приобретала политическую окраску. Я до такой степени был одержим борьбой с бюрократией, что утром 20 июля 1944 года, через несколько часов после неудавшегося покушения, написал Гитлеру, что американцы и русские достигли гораздо более значительных результатов, поскольку применяют простые методы управления, в то время как нам мешают устаревшие формы организационных структур. Война, утверждал я, – это соревнование двух систем организации, «борьба нашей заорганизованной системы с искусством импровизации противника». Если мы не изменим систему управления, потомкам придется лишь констатировать, что наша устаревшая, изжившая себя организационная система потерпела в этой борьбе поражение.

16. Упущенные возможности

Поразительно, но Гитлер предъявлял к своему народу гораздо меньше требований, чем Черчилль и Рузвельт – к своим[109]. Пропасть между тотальной мобилизацией трудовых ресурсов в демократической Англии и пренебрежительным отношением к этому вопросу в авторитарной Германии указывает на то, что нацистский режим опасался любых изменений общественного мнения. Немецкие лидеры не желали ни приносить в жертву себя и идти на лишения, ни требовать жертв от народа. Они пытались поддерживать боевой дух нации путем бесконечных уступок. Гитлер и большинство его политических последователей принадлежали к поколению солдат Первой мировой войны, ставших свидетелями ноябрьской революции 1918 года и не изживших страх перед гневом народных масс. В частных разговорах Гитлер отмечал, что, пережив ту революцию, трудно ее забыть. Ради предотвращения недовольства все больше усилий и средств – гораздо больше, чем в демократических государствах, – тратилось на производство товаров народного потребления, военные пенсии и компенсации женщинам, чьи мужья служили в армии. В то время как Черчилль обещал своему народу только кровь, пот и слезы, мы на протяжении всей войны и в самые тяжкие ее моменты слышали лозунг Гитлера: «Мы уверены в нашей окончательной победе». Это было равносильно признанию в политической слабости и свидетельствовало о страхе перед потерей популярности, что, в свою очередь, могло привести к взрывам народного недовольства.

Весной 1942 года я, встревоженный отступлениями вермахта на русском фронте, задумался о тотальной мобилизации всех резервов. Более того, я настаивал на «окончании войны в ближайшее время; в противном случае Германия войну проиграет. Мы должны победить к концу октября, до начала русской зимы, или же наше поражение неминуемо. Следовательно, мы можем победить лишь тем оружием, которым располагаем сейчас, а не тем, которое собираемся произвести в будущем году». Каким-то необъяснимым образом мой анализ ситуации просочился в лондонскую «Таймс» и был опубликован 7 сентября 1942 года[110]. Статья в «Таймс», по сути, высказала мнение, которого Мильх, Фромм и я придерживались в то время.

«Мы предчувствуем, что этот год станет переломным в нашей истории», – публично заявил я 18 апреля 1942 года, не подозревая даже, что принесет этот переломный год: окружение 6-й армии в Сталинграде, разгром Африканского корпуса, успешные операции союзников в Северной Африке и первые ковровые бомбардировки немецких городов. Поворотный момент наступил и в военной экономике, ибо осенью 1941 года руководство ею базировалось на концепции блицкригов с долгими мирными периодами между ними[111]. Теперь начиналась непрерывная война.

По моему мнению, мобилизация всех ресурсов должна была начаться с партийной элиты. Это казалось справедливым, ведь сам Гитлер 1 сентября 1939 года заявил в рейхстаге, что готов разделить с народом все тяготы и лишения.