Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Из всех индустриально развитых стран главную роль мы отводили Франции, правда, до весны 1943 года практически не использовали ее промышленный потенциал. Принудительная трудовая мобилизация, проводимая Заукелем, приносила больше вреда, чем пользы: рекрутированные французские рабочие бежали с предприятий, хотя лишь на немногих из них производилась продукция для наших военных нужд. В мае 1943 года я впервые высказал Заукелю свои возражения по этому поводу, а в июле на совещании в Париже предложил оградить от рекрутчины хотя бы те французские заводы, которые работали на нашу систему[198]. Я и мои сотрудники хотели наладить массовый выпуск одежды, обуви, тканей и мебели для немецкого населения не только во Франции, но и в Бельгии и в Голландии и таким образом высвободить мощности аналогичных немецких предприятий для производства вооружений. В начале сентября, как только я встал во главе всей немецкой индустрии, я пригласил в Берлин французского министра промышленности. Министр Бишелон, профессор Сорбонны, слыл человеком талантливым и энергичным.

Не сразу мне удалось убедить министерство иностранных дел принять Бишелона как государственного гостя. Пришлось даже обратиться к Гитлеру и объяснить, что невозможно принимать такого человека, как Бишелон, «с черного хода». В конце концов министра промышленности Франции разместили в берлинской правительственной резиденции для официальных гостей государства.

За пять дней до приезда Бишелона я разъяснил Гитлеру принципы создания комиссии планирования производства, а именно: Франция и другие европейские страны будут равноправными партнерами, разумеется, при условии сохранения решающего голоса за Германией[199]. 17 сентября 1943 года я встретился с Бишелоном, и очень скоро между нами возникли дружеские отношения. Мы оба были молоды, уверены в будущем и пообещали друг другу по возможности избегать ошибок, допущенных находящимися у власти представителями поколения Первой мировой войны. Я даже собирался убедить Гитлера отказаться от его замысла расчленения Франции, тем более что в экономически интегрированной Европе абсолютно не важно, где проходят границы. И некоторое время мы с Бишелоном свято верили в свои утопические идеи, что еще раз доказывает, насколько далеки мы были от реальностей окружавшего нас мира.

В последний день переговоров Бишелон попросил меня поговорить с ним наедине. Он сразу же сообщил, что по наущению Заукеля премьер-министр Лаваль запретил ему говорить о депортации французских рабочих в Германию, и, тем не менее, он попросил меня обсудить эту проблему[200]. Я, естественно, согласился. Бишелон изложил суть своих тревог, и в конце я спросил, поможет ли ему документ, защищающий рабочих французских промышленных предприятий от депортации в Германию. «Если это возможно, то все мои проблемы, включая реализацию согласованной нами программы, будут решены, – с облегчением сказал Бишелон. – Однако должен честно вас предупредить: депортация французских рабочих в Германию практически прекратится».

Я и сам это прекрасно понимал, но не видел другого способа добиться использования французского промышленного комплекса в наших интересах. Мы с Бишелоном поступили не по правилам: он нарушил инструкции Лаваля, а я вмешался в сферу полномочий Заукеля. Для нас обоих это соглашение, достигнутое без поддержки нашего начальства, имело весьма серьезные последствия[201].

Наша программа была выгодна обеим странам. Я получил дополнительные производственные мощности для выпуска вооружений, а французская сторона высоко оценила предоставленный ей шанс выпускать мирную продукцию в разгар войны. При содействии нашего военного командования во Франции были определены предприятия, включенные в программу. На них были развешаны объявления с моей факсимильной подписью о защите персонала от депортации в Германию. Взамен французские промышленники должны были увеличить объемы производства, обеспечить транспортировку продукции и продовольствия. Таким образом, десять тысяч человек были спасены от подневольного труда.