Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Как-то вечером в середине февраля я заехал к Герингу в Каринхалле. Геринга давно сделали козлом отпущения за все поражения люфтваффе. На оперативных совещаниях Гитлер постоянно оскорблял его, не стесняясь присутствия других офицеров. Можно представить, как фюрер вел себя, когда оставался с Герингом наедине! Часто, ожидая в приемной, я слышал, как он орал на рейхсмаршала.

В тот вечер в Каринхалле в первый и единственный раз между нами промелькнула искра взаимопонимания. Геринг приказал поставить на столик у камина бутылку великолепного «Лафит-Ротшильда» и больше нас не беспокоить. Я откровенно рассказал о своем разочаровании в Гитлере, а Геринг столь же откровенно ответил, что прекрасно понимает меня и часто испытывает такие же чувства. Однако, по его словам, мне легче, поскольку я присоединился к Гитлеру позже и быстрее смог освободиться от его влияния. Он же, Геринг, связан с Гитлером горадо более тесными узами долгих лет общей борьбы, и эти узы не так-то легко разорвать.

Несколько дней спустя Гитлер приказал перебросить парашютно-десантную дивизию, дислоцированную вокруг Каринхалле, на южный оборонительный рубеж Берлина.

Примерно в то же время один из высокопоставленных офицеров СС намекнул мне, что Гиммлер предпринимает решительные меры. В феврале 1945 года рейхсфюрер принял командование группой армий «Висла», но, как и предшественник, не смог остановить наступление русских, и теперь гнев Гитлера обрушился на него. Таким образом, за несколько недель командования армейской группировкой Гиммлер лишился остатков своего авторитета, но был еще достаточно могущественен. Поэтому я здорово испугался, когда узнал, что Гиммлер собирается заехать ко мне. Как ни странно, это была наша первая встреча без свидетелей. Я еще больше встревожился, когда Теодор Хупфауэр, новый начальник нашего центрального управления, с которым я несколько раз говорил весьма откровенно, дрожащим голосом сообщил, что на тот же час у него назначена встреча с шефом гестапо Кальтенбруннером.

Перед тем как Гиммлер вошел, адъютант успел шепнуть мне: «Он один», – и я немного успокоился.

В моем кабинете были выбиты все оконные стекла. Вставлять новые не было смысла, поскольку они все равно вылетали бы каждые несколько дней от близких разрывов авиабомб. На столе догорала свечка – электричество снова отключили. Закутавшись в пальто, мы сели друг напротив друга. Гиммлер начал беседу с незначительных вопросов, поговорил о положении на фронте и наконец с глубокомысленным видом изрек: «Если дорога ведет с горы вниз, то рано или поздно она закончится в глубокой долине, а когда заканчивается спуск, герр Шпеер, начинается подъем».

Я никак не отреагировал на эту прописную мудрость, да и в течение всей беседы отвечал односложно, и наконец Гиммлер распрощался. Я так и не узнал, зачем он приезжал и почему в то же время Кальтенбруннер посетил Хупфауэра. Может быть, они прослышали о моих критических замечаниях и хотели найти во мне союзника, а может, просто решили выяснить, что у нас на уме.

14 февраля я направил письмо министру финансов с предложением «перевести в фонд рейха все огромные денежные суммы, поступившие на мои счета с 1933 года». Так я намеревался помочь стабилизировать марку, курс которой поддерживался лишь жесткими административными мерами, но когда нам пришлось бы ослабить хватку, марка неминуемо обесценилась бы. Министр финансов граф Шверин-Крозигк обсудил мое предложение с Геббельсом и получил решительный отпор. Если бы министра пропаганды заставили последовать моему примеру, то он лишился бы личного состояния.

У другой моей идеи было еще меньше шансов на одобрение, и, вспоминая о ней, я понимаю, что к тому времени так и не избавился от иллюзий и романтических настроений. В конце января я очень осторожно, в основном намеками, обсуждал наше безнадежное положение с Вернером Науманом, статс-секретарем министерства пропаганды. Мы случайно оказались в бомбоубежище министерства и разговорились. Предполагая, что уж Геббельсто способен рассуждать здраво и логично, я в общих чертах набросал свой великий план, подразумевавший совместные действия правительства, партийных лидеров и главнокомандующих: Гитлер официально объявит, что все руководство рейха готово добровольно капитулировать, если немецкому народу будут обеспечены сносные условия существования. В этом замешанном на исторических параллелях фантастическом замысле воспоминания о Наполеоне, сдавшемся британцам после поражения при Ватерлоо, слились с идеями о самопожертвовании и искуплении вины, которыми были пронизаны оперы Вагнера. Хорошо, что из этого ничего не вышло.

Из всех моих сотрудников-промышленников самые близкие отношения я поддерживал с семидесятилетним доктором Люшеном, главой немецкой электрической индустрии, членом совета директоров и начальником исследовательского отдела концерна «Сименс». Люшен понимал, что народу суждено пережить тяжелые времена, но не сомневался в возрождении немецкой нации.