Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

В начале марта я отправился в Рур, где возникли серьезные проблемы. Промышленников больше всего тревожила вероятность разрушения мостов, ведь тогда даже при сохранности угольных шахт и сталелитейных заводов вся промышленность остановилась бы. Я посетил фельдмаршала Моделя[302].

Фельдмаршал был в ярости. По его словам, он только что получил приказ Гитлера атаковать врага на фланге в Ремагене несколькими отборными дивизиями и отвоевать мост. «Эти дивизии растеряли все свое оружие и совершенно небоеспособны. От них пользы меньше, чем от роты! Все время одно и то же: в штабах понятия не имеют о том, что творится на фронте… Разумеется, в провале обвинят меня». Раздраженный приказами Гитлера, Модель с еще большей готовностью выслушал мои предложения и пообещал в боях за Рурский регион пощадить жизненно важные мосты и железнодорожные сооружения.

Чтобы предотвратить уничтожение мостов, столь гибельное для нашего будущего, я договорился с генералом Гудерианом издать приказ о «разрушении объектов на нашей территории». Этот приказ запрещал любые взрывы, которые могли «помешать жизнеобеспечению немецкого населения». Безусловно, каких-то разрушений избежать было невозможно, но необходимо было свести их к минимуму. Гудериан намеревался взять на себя всю ответственность на Восточном театре военных действий, но когда он попытался убедить генерала Йодля, отвечавшего за Западный театр военных действий, подписать подобный приказ, Йодль переадресовал его Кейтелю. Кейтель заявил, что обсудит проект приказа с Гитлером. Результат был вполне предсказуем: на следующем же оперативном совещании Гитлер закатил истерику и потребовал еще более неукоснительного проведения тактики «выжженной земли».

В середине марта я послал Гитлеру еще одну докладную записку, в которой снова перечислил действия, необходимые на данном этапе войны, и при этом я прекрасно понимал, что нарушаю все запреты, установленные в последние месяцы. Однако другого пути у меня не было: всего лишь несколько дней назад я созвал промышленников на совещание в Бернау и сказал им, что поставлю на карту свою жизнь ради сохранения заводов от разрушения. Одновременно я разослал во все филиалы министерства циркулярное письмо с приказом не допустить никаких преднамеренных взрывов предприятий.

Чтобы Гитлер сразу же не отшвырнул мою записку, начал я, как обычно, с отчета о добыче угля. Однако уже на второй странице, в перечне приоритетных промышленных объектов, военные заводы оказались в самом конце, а предпочтение я отдал гражданским нуждам — обеспечению населения продовольствием, топливом, электроэнергией[303]. Затем я резко сменил тему, подчеркнув, что «немецкая экономика окончательно рухнет уже через четыре — восемь недель, что сделает невозможным продолжение военных действий». Я прямо обратился к Гитлеру со словами: «Никто не имеет права связывать судьбу немецкой нации с собственной судьбой… В эти последние недели войны долг руководства — оказать любую возможную помощь своему народу». В заключение я написал: «На данном этапе войны мы не должны бессмысленными разрушениями ставить под удар выживание нации».

Статс-секретарь министерства образования Цинч одобрил еще одно мое особое распоряжение, и наши грузовики приступили к вывозу ценных произведений искусства из берлинских музеев в соляные пещеры на реке Цаале. Спасенные тогда художественные ценности составили ядро коллекции Далемского музея.

До тех пор я с притворным оптимизмом делал вид, что согласен с официальной линией, — доказывал, что заводы не следует разрушать, так как они понадобятся нам для обеспечения военных побед. Теперь же я впервые заявил о необходимости сохранить основы жизнеобеспечения нации, «даже если не удастся отвоевать потерянные территории… Учитывая суровые условия послевоенного периода, нельзя уничтожать транспортную систему, для восстановления которой потребуются годы… Разрушение мостов и магистралей лишит немецкий народ надежды на выживание»[304].

Без предварительной подготовки я не осмелился вручить докладную Гитлеру: уж слишком он был непредсказуем и вполне мог приказать расстрелять меня на месте. Поэтому я отдал двадцатидвухстраничную записку полковнику фон Белову, чтобы он был в курсе моих предложений. Затем я попросил Юлиуса Шауба передать Гитлеру, что я хотел бы получить на сорокалетие его фотографию с личным посвящением. Я оставался последним из ближайшего окружения Гитлера, кто за двенадцать лет не просил у него такой фотографии. Теперь же, когда его власть рушилась, а наши близкие отношения исчерпали себя, я хотел, чтобы он знал: хотя я придерживаюсь противоположных взглядов и смирился с окончательным поражением, я все еще преклоняюсь перед ним и высоко оценил бы столь ценный памятный дар.