Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

— А я не могу уйти в отпуск. Пока я остаюсь на своем посту, я должен руководить министерством. И я не болен!

Повисла долгая пауза. Гитлер сел, и я без приглашения последовал его примеру.

— Шпеер, если вы можете убедить себя в том, что война не проиграна, продолжайте руководить министерством, — уже спокойно сказал Гитлер.

Из моего меморандума, и уж точно из отчета Бормана, он прекрасно знал, как я расцениваю ситуацию и какие выводы сделал. Видимо, он просто хотел, чтобы я пусть лицемерно, но сказал вслух то, от чего не смогу отречься в будущем.

— Вы знаете, что в победу я верить не могу, — искренне, но без вызова ответил я. — Война проиграна.

Гитлер пустился в воспоминания, заговорил о прошлых тяжелых периодах своей жизни, о ситуациях, когда, казалось, все потеряно, но он преодолевал все трудности благодаря упорству, энергии и фанатизму. Увлекшись, он долго не умолкал, приводил в пример ранние дни борьбы за власть, зиму 1941/42 года, неминуемый транспортный кризис и даже мои собственные колоссальные достижения в производстве вооружений. Все это я слышал неоднократно, знал все его монологи почти наизусть и мог бы продолжить с любого места практически слово в слово. Гитлер не менял интонацию, но, может быть, именно сама монотонность превращала его монолог в проповедь и делала еще более убедительным. Похожее ощущение возникло у меня несколько лет тому назад в чайном домике, когда я попытался сопротивляться гипнотическому воздействию его взгляда.

Сейчас же, поскольку я сохранял молчание и спокойно смотрел ему в глаза, он, к моему изумлению, смягчил свое требование:

— Если б только вы поверили, что войну еще можно выиграть, если бы вы сохранили эту веру, все закончилось бы хорошо.

Он говорил почти умоляюще, и у меня мелькнула мысль, что, взывая к состраданию, он даже более убедителен, чем в роли повелителя. В других обстоятельствах я, возможно, проявил бы слабость и уступил, но на этот раз я не поддался его чарам, поскольку ни на секунду не забывал о его разрушительных планах.

От волнения я заговорил, пожалуй, слишком громко:

— Я не могу, как бы ни хотел, но не могу. И в конце концов, я не желаю уподобляться тем негодяям из вашего окружения, которые говорят вам, что верят в победу, а на самом деле в нее не верят.

Гитлер не отреагировал на мои слова. Некоторое время он таращился в пустоту, затем снова начал болтать о Kampfzeit — тех днях, когда партия только боролась за власть. Как часто случалось в последние недели, он снова вспомнил о неожиданном спасении Фридриха Великого.

— Каждый должен верить, что все будет хорошо… Вы еще верите в успешное продолжение войны или сомневаетесь? — Он снова требовал хотя бы формального заявления о вере в победу, что связало бы меня по рукам и ногам. — Если бы вы могли по меньшей мере надеяться на победу! О, если бы вы сохранили надежду… это меня удовлетворило бы.

Я промолчал.

Снова повисло долгое неловкое молчание. Затем Гитлер вскочил, все его дружелюбие улетучилось, и он заговорил так же резко, как и в начале нашей беседы:

— Я даю вам двадцать четыре часа на обдумывание! Завтра сообщите мне, надеетесь ли вы на победу. — И он отпустил меня, не подав на прощание руки[313].

Сразу после этой встречи я получил телетайпное послание от начальника ведомства военных сообщений, датированное 29 марта 1945 года и подтверждавшее масштабы катастрофы, ожидавшей Германию после выполнения последних приказов Гитлера. Сообщение гласило: «Наша цель — разрушить всю транспортную систему на оставляемых территориях… Из-за недостаточного количества взрывчатки необходимо использовать любые возможности для вывода всех объектов из строя на длительный срок». В список объектов, подлежащих уничтожению, снова были включены все типы мостов, железнодорожные пути, паровозные депо, все технические сооружения товарных станций, оборудование мастерских, шлюзы и затворы на наших каналах. Одновременно предписывалось уничтожить все локомотивы, пассажирские и товарные вагоны, а грузовые суда и баржи затопить и тем самым заблокировать каналы и реки. Для этой цели следовало использовать любые типы взрывчатых веществ, а в случае их отсутствия устраивать поджоги и уничтожать важнейшие узлы. Только технический специалист мог представить в полной мере масштабы бедствий, которые в результате исполнения этого приказа обрушились бы на Германию. Директивы также были явным доказательством того, что общие распоряжения Гитлера обретают ужасное конкретное воплощение.