Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Некоторые гости забрасывали крючок с наживкой в надежде договориться о личной беседе с Гитлером, например упоминали о принесенных с собой последних фотографиях строящегося объекта или декораций новых театральных постановок, предпочтительно оперы Вагнера или какой-нибудь оперетты. Но самым беспроигрышным вариантом были слова вроде: «Мой фюрер, я принес новые строительные проекты». Произносивший их гость мог не сомневаться в том, что Гитлер откликнется: «О, прекрасно. Покажете мне сразу после обеда». Свидетели такой лобовой атаки недовольно хмурились, но в противном случае можно было прождать несколько месяцев прежде, чем удостоиться аудиенции.

Когда обед заканчивался, Гитлер вставал и все коротко прощались, а привилегированного гостя вели в соседнюю гостиную, по необъяснимой причине называемой «зимним садом». В таких случаях Гитлер часто говорил мне: «Подождите минуточку. Я кое-что хочу с вами обсудить». Минуточка, бывало, превращалась в час или более того, затем Гитлер вызывал меня и, непринужденно раскинувшись в кресле, расспрашивал о ходе строительных работ.

Часов в шесть вечера Гитлер удалялся в свои комнаты на верхнем этаже, а я уезжал в мастерскую, зачастую лишь ненадолго. В любую минуту мог позвонить адъютант и сказать, что Гитлер просил меня приехать к ужину, то есть через два часа я должен был вернуться в рейхсканцелярию. Правда, часто, когда мне надо было срочно показать ему планы, я являлся без приглашения.

Вечерами в столовой собиралось человек шесть — восемь: адъютанты, личный врач, фотограф Хоффман, один или два мюнхенских знакомых, довольно часто пилот Гитлера Баур со своим радистом и бортмехаником и — неизменно — Борман. Это был самый тесный берлинский круг Гитлера, и присутствие по вечерам политических соратников вроде Геббельса не приветствовалось. Разговоры вертелись вокруг пустяков. Гитлер любил послушать о театре; его также интересовали скандалы. Пилот рассказывал о полетах. Хоффман развлекал анекдотами из мюнхенской художественной жизни и рассказывал о пополнении личной коллекции картин. Гитлер, как правило, баловал нас рассказами о своей жизни и пути к власти.

Ужин также состоял из простых блюд. Канненберг, домашний официант, иногда пытался подать еду получше. Несколько недель Гитлер с удовольствием поглощал черную икру ложками и нахваливал непривычный вкус, но потом спросил, сколько она стоит, ужаснулся и строго приказал черную икру впредь не покупать. С тех пор стали предлагать более дешевую красную икру, но и она была отвергнута как излишняя роскошь. Конечно, эти траты были незначительными по сравнению с общими расходами на содержание домочадцев канцлера, но образ объедающегося икрой фюрера был несовместим с представлениями Гитлера о себе самом.

После ужина компания перемещалась в гостиную, предназначенную для официальных приемов. Все рассаживались в кресла, Гитлер расстегивал пиджак и вытягивал ноги. Свет медленно гас, через заднюю дверь входили слуги, в том числе несколько женщин, охранники, и начинался первый кинофильм. Как и в Оберзальцберге, мы молча сидели часа три-четыре, и когда где-то к часу ночи киносеанс заканчивался, мы вставали скованные и заторможенные. Один Гитлер казался оживленным, рассуждал об актерской игре, затем переходил к другим темам. Беседа вяло продолжалась в малой гостиной: слуги разносили пиво, вино и бутерброды. Наконец около двух часов ночи Гитлер прощался. Мне часто приходило в голову, что это заурядное общество собирается именно там, где блистал перед друзьями и политическими единомышленниками Бисмарк.

Несколько раз я предлагал пригласить какого-нибудь известного пианиста или ученого, чтобы оживить монотонные вечера, но Гитлер всегда отвергал мои предложения: «Вряд ли артисты так жаждут попасть сюда, как вы полагаете». На деле многие почли бы за честь приглашение к Гитлеру. Видимо, Гитлеру просто нравились неспешные, ленивые вечера, и он не хотел нарушать привычный распорядок. Я также часто замечал, что Гитлер робел перед людьми, превосходящими его в какой-либо профессиональной сфере. Он иногда принимал их, но в официальной обстановке. Вероятно, в этом крылась одна из причин того, что он выбрал себе такого молодого архитектора. Рядом со мной он не испытывал комплекса неполноценности.