Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

По моему мнению, вряд ли в те ранние дни сентября Гитлер осознавал, что развязал мировую войну. Он всего лишь хотел продвинуться еще на шаг. Безусловно, он был готов на риск, связанный с этим шагом, точно как во время чешского кризиса, но к крупномасштабной войне он не подготовился. Перевооружение военного флота он явно планировал на более поздние сроки; линкоры, как и первые большие авианесущие корабли, еще только строились. Гитлер сознавал, что максимальную ценность флот обретет, лишь когда с врагом можно будет бороться более-менее на равных. Более того, он так часто говорил о невнимании к подводным лодкам в Первую мировую войну, что, вероятно, не развязал бы сознательно Вторую, не создав сильный подводный флот.

Однако в начале сентября успехи военного вторжения в Польшу развеяли все тревоги Гитлера. Он явно обрел прежнюю уверенность, и позднее, в разгар войны, я часто слышал, как он говорил о необходимости Польской кампании.

«Уж не думаете ли вы, что бескровное овладение Польшей, как Австрией и Чехословакией, было бы удачей? Поверьте мне, подобного не выдержит даже самая лучшая армия. Победы без кровопролития деморализуют войска. Так что отсутствие компромисса было не просто удачей; в тот момент компромисс был бы вреден, и мне пришлось бы нанести удар в любом случае»[77].

Но возможно, подобными высказываниями Гитлер пытался замазать дипломатические просчеты августа 1939 года. На это указывает его речь перед генералами, о которой рассказал мне генерал-полковник Хайнрици где-то в конце войны. Вот поразительное свидетельство Хайнрици в моей записи: «Гитлер заявил, что он первый человек после Карла Великого, сосредоточивший в своих руках неограниченную власть. И не напрасно — он знает, как использовать эту власть в борьбе за Германию. Если Германия не выиграет войну, это будет означать, что нация не выдержала испытания на прочность, и в этом случае она заслуживает гибели и погибнет»[78].

Народные массы с самого начала рассматривали ситуацию гораздо серьезнее, чем Гитлер и его окружение. Из-за общей нервозности в начале сентября в Берлине была объявлена ложная воздушная тревога. Вместе со многими берлинцами я сидел в городском бомбоубежище. Настроение у всех было подавленным. Люди боялись будущего[79].

Ни один полк не маршировал на войну с цветами, как в начале Первой мировой войны. Улицы оставались пустынными. На Вильгельмсплац не собиралась толпа, громко требовавшая появления Гитлера. И словно в соответствии со всеобщей подавленностью, Гитлер как-то вечером приказал запаковать чемоданы, чтобы ехать на восток, на фронт. Через три дня после нападения на Польшу он через адъютанта вызвал меня в наспех затемненную канцелярию попрощаться, и я увидел человека, терявшего самообладание из-за любого пустяка. Подъехали автомобили, Гитлер коротко попрощался с остающейся в Берлине «свитой» и уехал. Ни одна живая душа на улице не обратила внимания на историческое событие — отъезд Гитлера на организованную им войну. Геббельс наверняка сумел бы собрать ликующую толпу любого масштаба, но, по-видимому, ему было не до того.

Даже во время мобилизации Гитлер не забыл о людях искусства. В конце лета 1939 года он приказал армейскому адъютанту затребовать из районных военкоматов призывные документы и самолично разорвал их. Благодаря его незаурядному поступку эти люди перестали существовать для мобилизационных служб. Правда, в списке, составленном Гитлером и Геббельсом, архитекторы и скульпторы занимали немного места; в число привилегированных попали главным образом певцы и актеры. То, что для будущего важны и молодые ученые, выяснилось лишь в 1942 году, и не без моей помощи.

Еще из Оберзальцберга я позвонил Виллю Нагелю, моему бывшему начальнику, а ныне шефу моего персонала, и попросил его организовать группу технической поддержки под моим руководством. Мы хотели создать свою хорошо скоординированную команду строительных инспекторов для реконструкции мостов, расширения дорог и прочего, необходимого при ведении войны. Однако наши представления о безотлагательных действиях были очень смутными. Для начала мы лишь приготовили спальные мешки и палатки и в целях маскировки выкрасили мой автомобиль серой краской. В день всеобщей мобилизации я отправился в здание Верховного главнокомандования вооруженными силами на Бендлерштрассе. Как и следовало ожидать от прусско-немецкой организации, генерал Фромм, ответственный за мобилизацию, бездельничал у себя в кабинете, а персонал работал согласно плану. Фромм с готовностью принял мое предложение о помощи. Мой автомобиль получил армейский номер, а я сам — военное удостоверение личности, чем моя военная деятельность на тот момент и ограничилась.