Третий рейх на наркотиках

В июле 1942 года Третий рейх простирался от мыса Нордкап до Северной Африки и Передней Азии. Пик национал-социалистской экспансии был пройден, и чаша весов начала медленно склоняться в сторону поражения. В этом летнем месяце началась «Акция Рейнгардт», предусматривавшая уничтожение свыше двух миллионов евреев и 50 000 цыган на территории оккупированной Польши. В то же самое время состоялся весьма дорогостоящий переезд: 17 автомобилей перевозили верхушку нацистского руководства из «Вольфшанце» в новую Ставку, располагавшуюся в нескольких километрах от города Винница в Западной Украине.

Перемена места явилась масштабным спектаклем, едва ли чем-то большим, нежели просто фарс, призванным продемонстрировать, что верхушка рейха перемещается ближе к фронту. Однако этот словно из-под земли выросший среди лесов барачный лагерь отстоял от линии фронта на сотни километров. При этом они оказались на безопасном расстоянии и от Германии, города которой уже весной 1942 года подверглись бомбардировкам Королевских ВВС – серьезно пострадали Любек, Росток, Штутгарт и особенно Кёльн. Это богом забытое место – оборудованный по последнему слову техники комплекс в пампасах – как нельзя лучше отвечало стремлению Гитлера спрятаться от действительности, уклониться от решения военных, политических и общественных проблем. Постоянного места жительства, каким прежде являлась квартира в Мюнхене на Принцрегентенплац, в его жизни больше не было. Отныне он менял одно ирреальное убежище на другое.

Недавно назначенный имперским министром вооружений и боеприпасов Шпеер описывал новую Ставку на Украине как «Комплекс бунгало, небольшая сосновая роща, сад, похожий на парк»[263]. Пни срубленных сосен выкрасили в зеленый цвет, дабы они вписывались в окружающий ландшафт. Парковочные площадки располагались среди тенистых кустов. Все это напоминало дом отдыха. Однако из этих бревенчатых домиков и бараков, стоявших в окружении дубов, продолжало осуществляться управление войной, беспрецедентной по своей жестокости. «Вервольф»[264] – так окрестил Гитлер свой новый командный пункт, откуда он руководил массовыми убийствами (вполне подходящее название для этого зазеркалья, где планировались чудовищные преступления, подчинялся почти ритуальному распорядку дня и строгим правилам охраны)[265].[266] Здесь фюрер, в кишечнике которого обитали миллиарды бактерий, мог и дальше спокойно остерегаться микробов, в то время как его солдатам, воевавшим в степях и болотах России, пришлось близко познакомиться с волынской лихорадкой, туляремией и малярией.

Морелль стал настолько незаменимым для главы государства, что даже присутствовал вместе с ним на совещаниях, хотя ему, гражданскому лицу, делать там было абсолютно нечего, и он постоянно ловил на себе пренебрежительные взгляды генералов. Во время этих происходивших дважды в день собраний жизнь из реальности перемещалась на военные карты. Даже в хорошую погоду окна были наглухо закрыты и плотно занавешены шторами. Несмотря на почти осязаемую свежесть леса, в Ставке фюрера постоянно царила душная атмосфера. Все чаще Гитлер следовал советам людей, которые имели столь же смутное представление о положении на фронтах, как и он сам[267]. Пробил час подпевал и подхалимов, олицетворением которых стал чопорный генерал-фельдмаршал Кейтель, которого за глаза называли Лакейтель.

23 июля 1942 года, через 13 месяцев после начала русской кампании, Гитлер совершил еще одну серьезную стратегическую ошибку, издав Директиву № 45, согласно которой немецкие войска вновь разделялись, на сей раз на южном участке фронта: группа армий «А» должна была наступать на богатый нефтью Азербайджан, в направлении его столицы Баку, а группа армий «Б» – на волжский город Сталинград и далее в направлении Каспийского моря. Фронт, первоначально составлявший 800 километров, теперь растянулся до 4000. Генералы горячо возражали против этого решения, и под жарким украинским солнцем, при температуре от 45 до 50 градусов, дело доходило до «невиданных по своей ожесточенности споров […]. Сокровенные мечты стали законами при принятии решений» – критиковал начальник Генерального штаба Гальдер действия своего Верховного главнокомандующего[268]. Имперский министр вооружений Шпеер говорил о своего рода «душевном оцепенении, с которым все, кто входил в ближайшее окружение Гитлера, ждали неизбежного конца». Правда уже давно была изгнана из сферы военного планирования. Неофициально эти совещания назывались «представлениями»: «Приукрашенные доклады генералов вермахта дают основания для опасений, что они не вполне осознают опасность положения»[269].