Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933

Последствия гиперинфляции имели очень важное значение. И тем не менее трудно оценить ее долговременное влияние на экономическое положение немцев. Раньше считалось, что экономическое благосостояние среднего класса было разрушено. Однако средний класс был очень разнообразной группой в экономическом и финансовом отношении. Все, кто вкладывал деньги в облигации военного займа и другие государственные ценные бумаги, потеряли их, однако те, кто занимал большую сумму для покупки дома или квартиры по ипотеке, в конечном счете получали собственность практически даром. Часто с такой ситуацией в той или иной степени сталкивался один и тот же человек. Тем не менее для тех, кто зависел от фиксированного дохода, результаты были катастрофическими. Кредиторы были ожесточены. Экономическое и социальное единство среднего класса было разрушено, потому что выигравшие и проигравшие оказались по разные стороны новых социальных границ. Результатом стало усиление фрагментации политических партий среднего класса во второй половине 1920-х, что сделало их беспомощными перед лицом демагогических атак крайне правых. И самое важное, что, когда начали проявляться дефляционные эффекты стабилизации, этот укол почувствовали все социальные группы. В народной памяти эффекты инфляции, гиперинфляции и стабилизации объединились в одну экономическую катастрофу, в которой практически все слои немецкого общества оказались проигравшими[285]. Виктор Клемперер был типичным участником этого процесса. Когда наступила стабилизация, «страх внезапного обесценивания денег, безумная гонка за покупками» закончились, но на их место пришла нищета, потому что при новой валюте у Клемперера не было практически ничего ценного и почти не было денег. По результатам своих размышлений он мрачно заключил: «…мои акции стоят едва ли 100 марок, наличными дома у меня примерно та же сумма, и это все — страховка жизни полностью потеряна. 150 бумажных миллионов составляют 0,015 пфеннига»[286].

Когда деньги обесценились, единственным достойным предметом собственности стали товары, и страну захлестнула гигантская волна преступности. Число обвинительных приговоров за воровство, равное 115 000 в 1913 г., взлетело до 365 000 в 1923 г. В 1923 г. за торговлю краденым было осуждено в семь раз больше преступников, чем в 1913 г. Даже в 1921 г. бедные были настолько бедными, что одна социал-демократическая газета писала, что из 100 человек, отправленных в берлинскую тюрьму Плётцензее, у 80 не было носков, у 60 не было ботинок, а у 50 не было даже рубашек[287]. Кражи в гамбургских доках, откуда рабочие по традиции тащили себе домой часть товаров, разгрузкой и выгрузкой которых занимались, достигли беспрецедентного уровня. Говорили, что рабочие отказывались грузить некоторые товары, мотивируя это тем, что они не могли их использовать сами. Профсоюзы сообщали, что многие рабочие ходили на пристань, только чтобы воровать, а тех, кто пытался их остановить, избивали. Самой ценной добычей считались кофе, мука, бекон и сахар. В результате рабочие все больше стимулировали натуральную оплату, когда падала ценность денежной зарплаты. Это явление приняло такой массовый характер, что в 1922–23 гг. некоторые иностранные транспортные компании стали разгружать товары в других местах[288]. Похожая экономика воровства и бартера начала вытеснять денежные транзакции в других областях и центрах.

Насилие или угроза насилия иногда были впечатляющими. Известны случаи, когда банды тяжеловооруженных молодых людей численностью до двухсот человек штурмовали склады в деревнях и выносили продукты. Однако, несмотря на эту атмосферу практически неконтролируемой преступности, количество приговоров за нанесение телесных повреждений упало с 113 000 в 1913 г. до каких-то 35 000 в 1923 г., примерно настолько же сократились показатели других видов преступности, не связанных напрямую с воровством. Казалось, практически все сконцентрировались на мелких кражах продуктов и товаров, чтобы обеспечить себе пропитание и остаться в живых. Сообщали о девушках, продававших себя за пачку масла. Горечь и возмущение от такой ситуации возрастали из-за ощущения, что некоторые люди зарабатывали на этом огромные деньги за счет незаконных сделок с валютой, контрабанды, спекуляции и торговли запрещенными товарами. Черный рынок и спекулянты стали объектами обвинения популистских демагогов еще до превращения прогрессирующей инфляции в гиперинфляцию. Теперь на них была направлена всеобщая ненависть. Бытовало мнение, что спекулянты пируют и гуляют ночи напролет, когда честным владельцам магазинов и ремесленникам приходится продавать домашнюю мебель, чтобы купить буханку хлеба. Многим казалось, что традиционные нравственные ценности девальвировались вместе с деньгами[289]. Сползание в хаос, экономический, социальный, политический и нравственный, казалось повсеместным[290].