Третий рейх

Начну с завтрака на террасе гостиницы, куда мы пришли в купальных костюмах безоблачным и нежарким — благодаря приятному ветерку с моря — утром. Мой первоначальный план состоял в том, чтобы вернуться в номер, когда он будет убран, и погрузиться на несколько часов в игру, но Ингеборг сумела меня переубедить: утро слишком восхитительно, чтобы запереться в четырех стенах. На пляже мы наткнулись на Ханну и Чарли, лежавших на большой циновке; оба спали. Циновка была недавно куплена, и в уголке ее еще сохранилась этикетка с ценой. Помню четкую, как татуировка, надпись: 700 песет. Я еще подумал тогда, хотя, возможно, это только сейчас меня осенило, что ситуация мне хорошо знакома. Так обычно происходит после бессонной ночи: незначительные детали выходят на первый план и застревают в памяти. Я хочу сказать, что ничего необычного не было. Однако эта подробность меня почему-то тогда встревожила. Или же это сейчас, когда солнце уже скрылось, мне так кажется.

Утро прошло, как всегда, в пустых занятиях: купались, болтали, читали журналы, мазались кремами для загара. Обедали раньше обычного в ресторане, битком набитом отдыхающими, которые, так же как и мы, были в купальниках и плавках и пахли мазями (не самый приятный запах во время еды); после этого мне удалось сбежать; Ингеборг, Ханна и Чарли вернулись на пляж, а я прямиком направился в гостиницу. Что я там делал? Да почти ничего. Бросил взгляд на игровое поле, не в силах сосредоточиться, потом лег в постель и проспал до шести часов. Мне снились какие-то кошмары. Заметив с балкона, что основная масса отдыхающих покидает пляж и направляется в сторону гостиниц и кемпингов, я спустился вниз и вышел на берег. Это грустное время, и купальщики тоже грустны: утомленные, пресытившиеся солнцем, они обращают взоры к линии зданий, словно солдаты, заранее уверенные в поражении; усталой походкой пересекают они пляж и Приморский бульвар; осторожно, но с оттенком пренебрежения, бравирования отдаленной опасностью заходят в боковые улочки, на которых сразу ищут спасительной тени и которые ведут их в никуда, в пустоту.

В этот день, если бросить на него ретроспективный взгляд, не случилось ничего подозрительного. В нем не оказалось места ни для фрау Эльзы, ни для Волка и Ягненка; он не был отмечен ни письмом из Германии, ни каким-нибудь телефонным звонком, ни чем-то более или менее значительным. Только Ханна и Чарли, Ингеборг и я, наша мирная компания на пляже, и Горелый, правда вдалеке, возившийся со своими велосипедами (клиентов было не слишком много), хотя Ханна, не знаю зачем, подходила к нему буквально на минутку и что-то говорила — просто дань вежливости, объяснила она, когда вернулась. Короче говоря, это был тихий, спокойный день, предназначенный для того, чтобы вволю позагорать, и ничего больше.

Вспоминаю, что, когда я спустился на пляж во второй раз, небо вдруг покрылось множеством мелких облаков, которые неслись к востоку или, может, к северо-востоку, и что Ингеборг и Ханна плавали и, увидев меня, вышли из воды — сначала Ингеборг, поцеловавшая меня, а за ней Ханна. Чарли лежал, подставив лицо уже не столь жаркому солнцу, и выглядел спящим. Слева от нас Горелый терпеливо сооружал свою каждодневную крепость, не обращая внимания на происходящее вокруг и, наверное, особенно остро сознавая в этот час свое уродство. Вспоминаю пепельно-желтые тона уходящего дня, наш бессодержательный разговор (я не мог бы выделить ни одной темы), мокрые волосы девушек, голос Чарли, рассказывающий абсурдную историю про мальчика, который научился кататься на велосипеде раньше, чем ходить. Все указывало на то, что нас ждет еще один приятный вечер и что вскоре мы вернемся в свои гостиницы, примем душ и закончим этот день на какой-нибудь дискотеке.

Тут Чарли подпрыгнул, схватил свою доску и бросился в море. Я эту доску до той поры не замечал, хотя она все время рядом с ним лежала.

— Возвращайся скорее! — крикнула Ханна.

Не думаю, что он ее услышал.

Первые метры он плыл, таща доску за собой, затем взобрался на нее, поставил парус, помахал нам рукой на прощанье и, воспользовавшись тем, что задул благоприятный ветер, устремился в открытое море. Это произошло часов в семь вечера, не позже. Он был не единственным виндсерфингистом, кто в это время плавал. Это я точно помню.

Спустя час, устав ждать, мы отправились выпить на террасу «Коста-Брава», откуда был хорошо виден весь пляж и куда, по всем законам логики, должен был рано или поздно заглянуть Чарли. Мы ощущали себя грязными и умирали от жажды. Вспоминаю, что Горелый, которого я видел всякий раз, когда оборачивался, стараясь разглядеть парус Чарли, ни на мгновенье не переставал возиться со своими велосипедами, этакий трудяга Голем, и вдруг просто-напросто исчез (забрался в свою конуру, полагаю), но так несвоевременно, так внезапно, что на пляже образовались две пустоты: сначала не стало Чарли, а теперь еще и Горелого. Мне кажется, я уже тогда почувствовал приближение несчастья.