Третий рейх

— Откуда же он?

— Понятия не имею.

Из Штутгарта донесся жалобный голос Конрада:

— Ты должен был все разузнать, ведь это очень важно для твоей же безопасности…

По-моему, он преувеличивал, тем не менее я заверил, что спрошу об этом у Горелого. Вскоре мы попрощались, после чего я принял душ и отправился прогуляться перед обедом. У меня было прекрасное настроение, в душе я совсем утратил чувство времени, а тело мое радовалось и пело, оттого что находится именно здесь, а не в каком-то другом месте.

Осень сорокового. Я разыграл наступательный вариант на Восточном фронте. Мои танковые корпуса сминают фланги в центральном секторе русских, проникают вглубь их обороны и устраивают им гигантский котел в форме шестиугольника западнее Смоленска. Позади, между Брестом и Ригой, в окружение попадают более десяти русских армий. Мои потери минимальны. На средиземноморском театре боевых действий я также избрал наступательный вариант, потратив на это BRP, и захватил Испанию. Для Горелого это полная неожиданность, он таращит глаза, резко встает, отчего его изуродованная щека трясется, и, кажется, уже слышит гул моих танков на Приморском бульваре. Растерянность мешает ему организовать надежную оборону (он избирает, естественно, сам об этом не подозревая, один из вариантов Border Defense[30] Давида Хабланиана — худший ответ на наступление с Пиренеев). В результате силами всего лишь двух бронетанковых и четырех пехотных корпусов при поддержке авиации я захватываю Мадрид, и Испания капитулирует. Во время Стратегического Перераспределения я размещаю три пехотных корпуса в Севилье, Кадисе и Гранаде, а один танковый корпус — в Кордове. В Мадрид перевожу две немецкие воздушные армии и одну итальянскую. Теперь Горелому понятен мой замысел, и он… улыбается. Он поздравляет меня! Говорит: «Мне бы такое никогда в голову не пришло». Видя перед собой столь благородного соперника, трудно понять, на чем основаны страхи и предубеждения Конрада. Склонившись над картой, Горелый, когда наступает его черед играть, пытается поправить непоправимое и все говорит, говорит. На территории СССР он перебрасывает войска с юга, где почти не было сражений, на север и в центр, однако его способность маневрировать уже невелика. В Средиземноморье он продолжает удерживать Египет и укрепляет Гибралтар, однако делает это как-то неубедительно, словно сам не верит в свои усилия. Его загорелый мускулистый торс нависает над Европой, как кошмарное видение. Не глядя на меня, он продолжает говорить о своей работе, об уменьшении числа туристов, капризной погоде и пенсионерах, наводнивших некоторые гостиницы. Я делаю вид, что слушаю его без особого интереса, а сам все записываю и при этом успеваю задавать вопросы; в частности, выясняю, что он знаком с фрау Эльзой, которую местные между собой называют «немкой». Вынужденный высказать свое мнение, он признает, что она красива. Расспрашиваю тогда о ее муже. Горелый лаконичен: он болен.

— Откуда ты знаешь? — говорю я, переставая писать.

— Об этом все знают. Это долгая болезнь, она у него уже много лет. От нее не вылечиваются, но и не умирают.

— Она его кормит, — смеюсь я.

— Вот уж нет, — говорит Горелый, возвращаясь к хитросплетениям игры при полностью разрушенной системе взаимодействия между его войсками.

В конце, перед тем как расстаться, мы следуем обычному ритуалу: опустошаем последние банки с пивом, купленные мною по такому случаю и хранившиеся в наполненной водой раковине; комментируем партию (Горелый рассыпается в похвалах мне, но пока не признает своего поражения), спускаемся вместе на лифте и прощаемся у дверей гостиницы…

В тот самый миг, когда Горелый исчезает из виду на Приморском бульваре, рядом раздается голос, заставляющий меня вздрогнуть от неожиданности.

Это фрау Эльза, она сидит в полумраке, забившись в уголок террасы, куда почти не проникает свет из гостиницы и с улицы.