Третий роман писателя Абрикосова

Тост был опять за здоровье именинника, то есть вполне персональный. Малашкин был упорно однообразен в тостах: на свадьбе пил только за здоровье молодых, на Первомай – с праздничком, а здесь он все время поднимал рюмку за именинника и его жену, за именинника и его талант, и вот теперь решил выпить за именинника и его фамилию.

– В смысле – за семейство? – спросила жена Филатова.

– Проще! – взмахнул рукой Малашкин. – За фамилию в смысле Шаманов. Ух! Шаманов!!! – загудел он. – Роскошная фамилия, специально для художника. Ну вот что – я? Малашкин-Букашкин… Несерьезно! Мелко! А как скажешь «Александр Шаманов, художник», сразу ясно: талантливый, бородатый и пьяный! Ура! – И опрокинул рюмку.

– Пока не пьяный, – сказал Саша. – Наливай еще!

– Коньяк не водка, много не выпьешь! – засмеялся Малашкин.

– В каком смысле? – поморщился Саша. Малашкин молчал, закусывая. – Нет, погоди, ты что в виду имеешь?

– Ничего, – вздохнул Малашкин.

– Погоди! – Саша подсел к нему поближе, благо предназначенные для Волковых стулья оставались свободны. – Ты что, считаешь, что я нарочно коньяк купил, чтоб ты меньше выпил?

– Я же говорю, пьяный! – И Малашкин похлопал его по плечу. – Все, Саня, все, не шуми, не бери в голову.

– Нет, погоди… – и Саша кивнул на стол, – что, разве плохо? Разве мало выпивки? А не хватит – у меня еще есть.

– Пожалей! – захохотал Малашкин. – Пощади! Извини! Беру слова назад! Лучше налей!

– Вот и слава богу. – И Саша свинтил пробку с третьей бутылки, хотя вторая была еще не допита.

Всего он выставил на стол четыре бутылки, но на шесть человек при трех женщинах и одном непьющем даже три бутылки было много, и ясно было, что четвертую не тронут. Саша неизвестно зачем снял ее со стола и поставил на окно. Наверное, зря он это сделал. Потому что жена Филатова принялась звонить дочке, уговаривать ее ложиться спать, потому что уже одиннадцатый час, а завтра в школу.

Потом стала звонить малашкинская спутница Таня. Она говорила вполголоса, отгораживала микрофон ладошкой, и ясно было, что она скована какими-то домашними обязательствами. Малашкин снисходительно наблюдал, как она юлит и выкручивается.

– Кто это ее допрашивает, интересно? – шепотом спросил Саша.

– Это нас не касаемо, – вздохнул Малашкин.

Спутница положила трубку, развела руками и пальцем постучала по часикам.

Малашкин поднялся со стула:

– Извини, старик…

Саше не захотелось его упрашивать.

– На посошок? – равнодушно спросил он.

– Да нет, хватит, – сказал Малашкин. – Хотя ладно, давай полрюмочки.

Пригубили.

– Спасибо, старик! Спасибо! – поклонился он Сашиной жене.

– Мы, пожалуй, тоже, – поднялась жена Филатова. – А то если Ленку не уложишь, она завтра будет как больная и на всех кидаться. Вы сами к нам заходите, ладно?

– Да, конечно… – В прихожей они долго пожимали друг другу руки. – Обязательно придем. И вы тоже. Звоните и приходите.

– Спасибо. Пока! – Дверь захлопнулась.

Пока, пока, пока…

Саша вернулся в комнату, сел за стол, нехотя налил себе рюмку.

– Может, не надо? – следом вошла жена.

– Не надо. – Он отодвинул рюмку. – Ну как?

– Так, – сказала она. – Ничего. Ты только не огорчайся.

– Я и не огорчаюсь.

– Вот и слава богу, – улыбнулась жена.

– Садись, поболтаем, – обрадовался Саша.

– Надо посуду убрать, – сказала жена. – Четверть двенадцатого.

Да, конечно, ей завтра на работу.

Она обошла стол, на ходу расстегивая и снимая через голову платье, превращая зал праздничного застолья в спальню. Однокомнатная квартира – куда денешься. Она повесила платье в одежную секцию «стенки», вышла, через миг вернулась в халате, собрала тарелки, сверху поставила салатницу, сложила в нее вилки и ножи, прижала эту стопку к животу, свободной рукой – четырьмя пальцами – подхватила четыре стакана для минералки. Коленом открыла дверь, пошла на кухню.

Саша вылил коньяк из рюмки обратно в бутылку. Итак, четвертая бутылка осталась нетронутой, да еще в этой почти половина, но это ладно, не в счет. Итого – одна здесь и две штуки на кухне, три бутылки коньяка – это целое состояние. Значит, можно будет кого-нибудь позвать на Первомай и даже пойти к тестю и теще на День Победы, и не с вафельным тортиком, а с бутылочкой коньячку, и это очень даже кое-что… Боже мой! О чем он думает? Чему радуется? Что коньяк сэкономил?