Третий роман писателя Абрикосова

После чужой победы, разумеется! Победитель прошел мимо меня, сказав на ходу нечто одобрительно-ободряющее, несколько слов, которые в подобных случаях обязан сказать своему провалившемуся коллеге его более удачливый собрат. Кажется, он даже потрепал меня по плечу, то есть не потрепал, а положил руку мне на плечо и этак сочувственно сжал – крепись, мол, брат, бывает… И я, кажется, даже пожал ему руку. Положил руку поверх его руки, намереваясь сбросить ее со своего плеча, но тут он молниеносно сменил жест – потрепывание на пожатие, – и я, что поделаешь, ответно пожал его пальцы. Он отошел на несколько шагов и остановился, о чем-то очень срочном и конкретном говоря со своим редактором. Дело в том, что они объявили конкурс. Я чуть волком не завыл, когда редактор сообщил мне по телефону эту веселенькую новость. Какой, к чертовой матери, конкурс?! Мой сценарий был взят на договор уже почти два года назад, я послушно ходил на редколлегии, послушно кивал на все замечания, послушно делал второй, третий, энный вариант, и вся эта волынка была – как объяснял редактор – только лишь из-за того, что не было места в плане. Но вот место в плане замаячило, все сроки вышли, пора было уже утверждать этот вынувший из меня все жилы сценарий, как вдруг – конкурс. В целях дальнейшей демократизации производственно-творческого процесса. И я почувствовал, что редактор тихонечко готовит меня к проигрышу. Конечно, другого человека редактор не стал бы предупреждать, наоборот, с другим человеком он постарался бы сделать все неожиданно, потому что другой человек, прослышав об этом идиотском конкурсе, немедленно бросился бы стучаться во все двери, жаловаться и писать письма «вплоть до», и вообще поднял бы несусветный шум, никакого конкурса бы не допустил, и торжественно занял бы свое законное, свое выстраданное место в плане. Но то – другой человек. А редактор, видно, сразу меня понял и раскусил, он знал, что никаких писем я писать не буду, и к начальству тоже не побегу. Редактор понял, что самое большее, на что я способен, – это устроить скандал непосредственно на худсовете, и вот, он меня готовил к провалу, тем самым предостерегая от разных глупых выкриков и хлопанья дверьми. Выходило, я его и благодарить должен – будь это все внезапно, я бы, конечно, сорвался, ничего бы не добился, только опозорился бы перед всеми. Конечно, сорвался бы – ведь два года работы псу под хвост, два года даже не работы, а надежды. Причем не какая-нибудь пустая надежда, а планомерное, пусть медленное, но надежное продвижение к цели. Эта-то надежность меня и подвела, я ведь точно знал, что впереди большой фильм, что дело решится месяцем, ну, двумя, а там будет наконец принят сценарий, и скоро запуск в производство, а там, глядишь, и премьера, и уже какая-то известность, а значит, следующий сценарий пройдет уже легче… Это так надежно и прочно выстраивалось, так близко было, что я уже верил – все это уже мое, уже у меня в кармане, надо только чуточку подождать – ну, как перед сберкассой, внезапно закрытой на санитарный день. Ну, до завтра-то перебьемся?

А они устроили конкурс. Собственно, и конкурса устраивать не надо было, думал я. Уже одним тем, что он сумел пробиться в качестве конкурента на мое место в плане – уже этим победитель показал, кто из нас кто. Кстати, у него был неплохой сценарий, я читал. Такой острый, привлекательный, живой. Правда, у него в сценарии была только одна роль, а у меня самое маленькое пять. Пять ролей, понимаете, не персонажей, а ролей, где актерам есть что делать, переживать и выражать… Но вообще у него неплохой сценарий, и можно даже понять, почему его предпочли.

Победитель тем временем кивнул мне и пошел прочь по коридору. Я оглянулся. Дверь в комнату, где проходил худсовет, оставалась открытой. За столом, пригнувшись, стоял художественный руководитель, великий мастер современного кинематографа. Он перебирал какие-то папки – заглядывал-откладывал, откладывал-заглядывал. Я долго так на него смотрел, оно он не поднял головы.

Он и на худсовете сидел почти что молча, секретарша нас всех предупредила, что он очень устал, поскольку всю ночь сидел в монтажной, притом что только вчера прилетел из Мюнхена. И действительно, на красивом усталом лице великого мастера было написано, что он только вчера прилетел из Мюнхена и сразу бросился в монтажную, где сидел до зари, а теперь вот вынужден выслушивать все наши глупости. Поэтому к нему никто не обращался, и сам он никаких вопросов не задавал, только немножко рассказал, каков должен быть предфинальный спад в хорошем сценарии, и потом подписал протокол худсовета.

Итак, я проиграл, худсовет окончился, победитель ушел, мимо меня пробегали дьявольски красивые редактрисы и секретарши, рабочий день на студии кончался, и надо было уходить.

На студийном дворе машин было мало, все уже разъехались, шел сильный снег, оставшиеся машины стояли сугробами, и я заметил мощный бампер и квадратные фонари, торчащие из одного такого сугроба. «Вольво» последней модели, машина великого мастера.