Третий шимпанзе

Я пишу о креольских языках так, будто они возникли только с началом колонизации, в последние 500 лет. В действительности же социальные условия, которые привели к появлению современных креольских языков, многократно складывались в течение тысячелетий задокументированной истории человечества, а возможно, и задолго до этого. Следовательно, многие из ныне существующих «нормальных» языков могли в прошлом проити этапы креолизации и постепенно сформировали более сложную грамматику. Одним из наиболее знакомых нам примеров является, пожалуй, язык, на котором я пишу эту книгу. Лингвисты давно ведут спор по поводу истории германской языковой ветви, в которую входит английский язык; возникла она, предположительно, неподалеку от Балтийского моря. Германские языки принадлежат к более широкой группе языков, называемой индоевропейской семьей, — более подробно я расскажу об этом в пятнадцатой главе. Большая часть словарного запаса и грамматики во всех индоевропейских языках явно произошла от праязыка, называемого протоиндоевропейским, на котором, возможно, разговаривали на территории южной России 5000 лет назад, и который затем распространился на запад по всей Европе. Однако германские языки обладают также многими корнями слов и грамматическими конструкциями, составляющими их исключительную особенность и отсутствующими во остальных языковых ветвях индоевропейской семьи. Среди знакомых примеров можно назвать английские слова House, Wife и Hand, близкие к современным немецким словам Haus, Weiss и Hand. На берегах Балтики находят замечательный янтарь, который, выменивая на другие товары, везли в южную Европу и Россию тысячи лет назад и продают в другие страны в наши дни. Возможно, германские языки появились сначала в качестве креольского языка, во времена, когда протоиндоевропейские торговцы поселились среди протогерманских племен Балтики, приобретая янтарь в обмен на керамику, боевые топоры и коней?

А теперь давайте соберем вместе данные всех этих исследований коммуникации людей и животных, чтобы попробовать составить целостную картину того, как наши предки от похрюкивания постепенно пришли к сонетам Шекспира. Примером хорошо изученной начальной стадии служат зеленые мартышки, обладающие как минимум десятью различными голосовыми сигналами, которыми эти животные произвольно пользуются для коммуникации и которые имеют внешний обозначаемый объект. Эти голосовые сигналы выполняют, возможно, функцию слов, объяснений, предложений или же всего перечисленного одновременно. Трудности, с которыми сталкивались ученые, обнаружившие эти десять сигналов, говорят о том, что у мартышек наверняка имеются и другие сигналы, которые еще предстоит открыть, но мы все равно не знаем, насколько обширен в действительности словарный запас этих животных. Мы не знаем также, насколько далеко другие животные превзошли зеленых мартышек, поскольку голосовое общение видов, способное, вероятнее всего, оказаться более развитым, чем у зеленых мартышек, а именно коммуникацию обыкновенных и карликовых шимпанзе, лишь предстоит тщательно изучить в условиях дикой природы. По крайней мере, в лабораториях шимпанзе удается освоить сотни символов, которым их обучают, что говорит о наличии у них интеллектуальных способностей, позволяющих использовать и собственные символы.

Отдельные слова, произносимые детьми, недавно начавшими ходить, — например, то самое слово «сок» моего сына Макса, — представляют следующий этап, более высокий, чем голосовые сигналы животных. В речи Макса «сок», подобно крикам зеленых мартышек, мог функционировать как сочетание наименования, объяснения и предложения. Но Макс совершил решительный шаг вперед по сравнению с зелеными мартышками, собрав свое слово «сок» из более мелких единиц — гласных и согласных, тем самым заложив низший уровень модульной структуры языка. Несколько десятков таких фонетических единиц могут компоноваться в разном порядке, образуя при этом очень большое количество слов, например, 142 ООО слов в моем настольном словаре английского языка. Принцип модульной организации языка позволяет различать намного большее число значений, чем способны определять зеленые мартышки. Например, они называют всего шесть видов животных, тогда как мы — почти два миллиона.

Примером следующего шага в сторону языка Шекспира может служить речь двухлетних детей, которые во всех человеческих обществах спонтанно переходят от высказываний из одного слова к высказываниям из двух, а затем и к высказываниям из многих слов. Но эти высказывания все равно остаются просто цепочками, в которых почти не проявляется грамматика, а слова, их составляющие, все равно будут существительными, глаголами и прилагательными, имеющими конкретные обозначаемые объекты. Как отмечает Бикертон, эти цепочки слов весьма похожи на пиджины, которые при необходимости стихийно создаются взрослыми людьми. Кроме того, эти цепочки похожи на последовательности символов, которые составляют человекообразные приматы, содержащиеся в неволе и обучаемые людьми использованию символов.