Третий в пятом ряду [сборник 2018, худ. Г. Мазурин]

Мама преодолевала лестницу с нарочитой усталостью, отдыхая на каждой площадке: она не торопилась расставаться с Александрой Евгеньевной. Хотя каждую остановку использовала для того, чтобы чем-то ее порадовать.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — сказала она на втором или третьем этаже. — Конечно, эвакуацию счастьем не назовешь. Но возвращение к блудному сыну… который, как выяснилось, и не был блудным… Он был, я думаю, закрученным суетой. А война многое раскручивает, обнажает. Вот и удалось разглядеть…

Отдыхая на другом этаже, она добавила:

— В дни испытаний к нам иногда протягивается та рука, от которой мы помощи вовсе не ожидали. А та, от которой ожидали, бывает, прячется за спиной или в кармане.

Александра Евгеньевна покидала нас с тяжелым чувством, но с легким багажом. Ее чемодан и сумка были у меня в руках.

Покидать нас ей было стыдно, мучительно, но воссоединиться с вновь обретенным сыном так хотелось, что путь на шестой этаж казался ей вознесением к новой жизни.

«Тяжесть и легкость, радость и грусть… Они не размыкают рук для того, чтобы человек не был ни безнадежно несчастным, ни безнадежно счастливым», — так ныне, через десятилетия после того осеннего вечера сорок первого года, размышляю я. Точней, восстанавливаю в памяти давнее, но нестареющее убеждение Александры Евгеньевны, высказанное ею еще в мирное время.

Звонок не работал… Но на первый же легкий стук Александры Евгеньевны откликнулась молодая женщина — очень доверчивая, потому что она даже не спросила из-за двери: «Кто там?» Я понял, что это жена сына Александры Евгеньевны, и сразу успокоился: выражение лица у женщины было такое, будто она работала в «Скорой помощи» и прежде всего хотела узнать, что с вами случилось и в чем вы нуждаетесь. Мама тоже расслабилась: женщине с таким лицом она могла доверить Александру Евгеньевну.

— Заходите… Заходите, пожалуйста!

Женщина даже попыталась схватиться за ручку чемодана. Но этого я не позволил!

Она провела нас в комнату, похожую на все комнаты той поры. Их вид определяли не шкафы и комоды, которые были, конечно, разными, а приметы опасности и тревоги. Окно было, как и у нас, занавешено, но только шерстяным пледом.

На стене я увидел фотографию молодого мужчины, добрая задумчивость которого напомнила мне проницательное сияние Александры Евгеньевны. «Похож!» — молча, но с удовлетворением констатировала мама, переводя взгляд с портрета на Александру Евгеньевну.

— Это мой муж, — сообщила женщина. — Он сейчас где-то под Ленинградом.

— А где Валерий? — схватившись за спинку стула, спросила Александра Евгеньевна.

— Тут вот что вышло, — стала объяснять женщина. — В связи с чрезвычайной обстановкой… Ну, вы понимаете? Эшелон отправили на целые сутки раньше. Валерий Аркадьевич и его супруга очень торопились.

Она назвала жену «супругой», и я понял, что отношения между ней и «супругой» были неважные.

— А почему он… не позвонил? — ошеломленно присев на стул и схватившись за его сиденье, спросила Александра Евгеньевна. — На работу… можно было бы сообщить. Я как раз была там вчера весь день… Увольнялась.

— Они торопились, — потупившись, объяснила женщина. Но вдруг, вскинув голову, изменила тон. — Они же хотели, чтоб вы там нянчили внуков. А потом другая бабушка согласилась… Мать супруги Валерия Аркадьевича. Она помоложе, простите меня. Они вот и выбрали…

— А письмо он какое-нибудь оставил? Или адрес?

— Торопились они, — повторила женщина.

Мама торжественно и весомо, с видом жрицы, воздела руки к незамысловатой люстре, у которой из трех лампочек светила лишь одна.

— Все прекрасно, Александра Евгеньевна! Мы остаемся вместе… Как вы и хотели! А сын вам напишет.

— Он не знает моего адреса. После смерти мужа я переехала…

— И он ни разу не был у вас? — спросила женщина, понимавшая, что «скорая помощь» — это не только успокоительное средство, но, если нужно, и скальпель, и ампутация.

— Все прекрасно! — не дав Александре Евгеньевне ответить, продолжала мама. — Мы не разлучаемся! Как вы и хотели. Наш дом продолжает быть вашим домом. Все прекрасно! Не плачьте, Александра Евгеньевна… Все хорошо…

Война все упрямей убеждала меня: расставаться людям или не расставаться — это, увы, слишком часто решают не сами люди.

Я и мои приятели поняли, что через год, после девятого класса, должны разлучиться с родными и с домом, то есть уйти на войну. Поскольку я считался поэтом, мне поручили сочинить письмо в военкомат от имени мужской половины девятого класса «В». Я сочинил — и все расписались.

Единственное, чего я не представлял себе и чего представить было вообще невозможно, это как мама расстанется со мной. Я тайно показал письмо Александре Евгеньевне. Ее проницательно-мудрые глаза выразили крайнее осуждение:

— Не подсказывайте стране, как ей обращаться со своими детьми. И когда рисковать ими.

— Но через год меня все равно призовут.

— На этот случай мама, как мне известно, все детально продумала.

— Что продумала?

— Она пойдет служить военным врачом туда, где будешь служить ты.

— Разве это возможно?