Третий выстрел

— Надо четко понимать: выжить не удастся, зато есть шанс высказать в лицо всей этой контре, что мы о них думаем. Наша акция — казнь предателя и месть диктатору за гибель наших товарищей, за погубленное дело революции, за то, что большевики ничем не лучше царских чиновников. Так что жизнь те, кого схватили, отдадут не зря. Это главное. Все всё поняли?

Тройка согласно покивала. Что уж тут не понять. Страшно, но понятно. Да и почетно, наверное.

— Тогда — вперед. До завода добираемся поодиночке. Митинг в 18:30, к 18:00 быть на месте. Но, скорее всего, Старик опоздает, задержат его на Хлебной.

Георгий критически оглядел своих бойцов.

— Так, с товарищем Дорой все в порядке, выглядит как работница, это хорошо. Товарищ Василий, он и есть рабочий, тут вопросов нет. А вот к вам, товарищ Дита, есть вопрос. И вопрос серьезный. С вашей внешностью вы никак на работницу не тянете…

Дита собралась обидеться — с какой это стати он заговорил про внешность? Чем ему моя внешность не угодила? Что за хамство?!

— Нет, — засмеялся Георгий. — Барышня вы очень красивая, но в этом и проблема! Если бы вам была поручена роль телефонистки, машинистки, учительницы — все было бы идеально. А как работница — сразу вызовете подозрение, не похожи.

— Давайте ее мальчишкой оденем, — неожиданно предложила Дора. Георгий задумался.

— Слишком хорошенький мальчик получится…

— Слушайте, товарищи, а вам не кажется, что это крайне невежливо вот так обсуждать меня в третьем лице в моем же присутствии?

— Детский сад какой-то! — воскликнул Георгий. — Бросьте вы это ваше жеманство и кокетство! Мы тут не на благотворительный бал собираемся, мы делом занимаемся. Вежливо — невежливо — никого не волнует, понятно, барышня? Может, вас вообще снять с Дела?

Дита смутилась. Действительно, что это за неожиданный всплеск себялюбия. Обсуждается и правда серьезная вещь, как не провалить самое серьезное задание, которое выпадает раз в жизни, а ей, видите ли, стало неприятно, что ее обсуждают при ней же. Совершенно не революционный подход. Надо вытравлять из себя эти старорежимные глупости.

— Простите, — сказала она. — Я была неправа.

— То-то же, — пробурчал Георгий. — А где мы на нее мужскую одежду найдем? Хотя… погодите.

Он нырнул вглубь странной квартиры и через какое-то время позвал Диту. В комнате на кровати был вывален целый ворох одежды.

— Выбирайте.

И вышел.

Выбирать, собственно, было не из чего. Все штаны оказались велики, ни один картуз не вмещал в себя копну кудрявых волос, все рубахи висели как на пугале. Дора вошла, критически осмотрела несколько вариантов, вышла и сказала Георгию:

— Это была плохая идея. Это даже не театр, это — балаган. Пусть идет в своей одежде, возьмет портфель, выдадим ее за пишмашинистку из заводской конторы, делать нечего. Хотя есть опасность, что конторские ее не узнают, заподозрят, но тут уж как повезет. И да, красная косынка не повредит, мол, большевичка.

Дом в Щиповском напротив гранатного цеха был выбран крайне неудачно: все квартиры были заняты работниками завода, в некоторых жило по нескольку семей, двое странных людей — рабочий и интеллигентная барышня — обязательно привлекли бы к себе внимание. Поэтому Василий стал просто фланировать по переулку, а Дита присела на косую от старости скамейку за поворотом, договорившись с первым номером, что получив сигнал от Доры, тот достанет платок и высморкается.

Все это тягучее время ожидания она делала вид, что роется в бумагах, время от времени вынимая их из портфеля и рассматривая. Бумаги были дурацкие, строчки прыгали перед глазами, в смысл написанного не вникала, тем более, что ее трясло от волнения и предвкушения того, что должно сейчас произойти. Иногда Дита прямо холодела от мысли, что может быть сегодня умрет, но тут же эту негодную думу прогоняла: как такое может быть? Не может быть, чтобы ее убили, она совершенно этого не чувствует. «Но ты же сама готова убить человека? — возражал ей противный внутренний голос. — Почему же им тебя не убить?» Кому «им» — Дита слабо представляла, это были какие-то мерзкие великаны с револьверами и почему-то с дубинками, готовые забить ее насмерть. «Повторяю в стотысячный раз, — отвечала он внутреннему голосу. — Я готова стрелять (слова „убить“ она избегала, как Георгий избегал слова „теракт“) не в конкретного человека Владимира Ульянова по кличке Ленин.

Да как же не в конкретного? В очень даже конкретного. Наверняка, у него есть семья, дети, братья, сестры. Но с другой стороны, какая разница, хороший он семьянин или нет? Он может быть каким угодно человеком, но место, которое он занял в истории, необходимо освободить. Ленин — символ страшной диктатуры. Символ расстрелов в подвалах, уничтожения свободы слова. Символ новой охранки, которая по жестокости превзошла всех царских сатрапов. Вспомни, Фаня, что он сделал с эсерами, как приговорил к расстрелу Яшу, Митю, как он готов уничтожить всех, кто был ей дорог и мил».