Третий

— Послушайте его, послушайте, — гордо сказал он. — Малыш считает вас убийцей, потому что вы иностранец. Да, сейчас иностранцев здесь больше, чем венцев.

— Папа, папа.

— Что, Гензель?

— Они выходят.

Группа полицейских окружила прикрытые носилки, которые осторожно, чтобы не поскользнуться на обледенелых ступеньках, несли вниз. Мужчина сказал:

— Из-за развалин санитарной машине сюда не подъехать. Придется нести за угол.

Фрау Кох в холщовом пальто, с шалью на голове вышла последней. На краю тротуара она упала в сугроб. Кто-то помог ей подняться, и она сиротливым, безнадежным взором обвела толпу зевак. Если там и были знакомые, то, скользя взглядом по лицам, она не узнавала их. При ее приближении Мартинс нагнулся и стал возиться со шнурками ботинок, а когда взглянул вверх, увидел прямо перед собой недоверчивые, безжалостные глаза гнома — маленького Гензеля.

Возвращаясь к Анне, Мартинс оглянулся. Ребенок дергал отца за руку, и было видно, как он шевелит губами, словно твердя рефрен мрачной баллады: «Папа, папа».

— Кох убит, — сказал Мартинс Анне. — Пошли отсюда. Шли они быстро, как только позволял снег, срезая где можно утлы. Настороженность и подозрительность ребенка, казалось, расплывалась над городом, как туча, — они не успевали вырваться из-под ее тени. Анна сказала:

— Значит, Кох говорил правду. Там был кто-то третий, — и чуть погодя: — Выходит, им нужно скрыть убийство. Из-за пустяков не стали бы убивать человека, — но Мартинс пропустил ее слова мимо ушей.

В конце улицы промелькнул обледенелый трамвай: Мартинс и Анна вышли опять к Рингу. Мартинс сказал:

— Возвращайтесь-ка домой одна. Нам лучше не показываться вместе, пока все не прояснится.

— Но вас никто не может заподозрить.

— Там расспрашивают об иностранце, заходившем вчера к Коху. Могут возникнуть временные неприятности.

— Почему бы вам не обратиться в полицию?

— Я не доверяю этим ослам. Видите, что они приписали Гарри? Да я еще хотел ударить Каллагана. Этого мне не простят. В самом лучшем случае, вышлют из Вены. Но если буду вести себя тихо… выдать меня может лишь один человек. Кулер.

— Ему нет смысла выдавать вас.

— Если он причастен к убийству, конечно. Но в его причастность мне что-то не верится.

На прощанье Анна сказала:

— Будьте осторожны. Кох знал так мало, и его убили. А вы знаете все, что было известно ему.

Об этом предупреждении Мартинс помнил до самого отеля: после девяти часов улицы пустынны, и всякий раз, едва заслышав за спиной шаги, он оглядывался, и ему мерещилось, что третий, которого так тщательно оберегали, крадется за ним, будто палач. Русский часовой у «Гранд-отеля», казалось, совсем окоченел, но это был человек, у него было лицо, честное крестьянское лицо. Третий не имел лица: лишь макушку, увиденную из окна. В отеле администратор сказал:

— Сэр, приходил полковник Каллоуэй и спрашивал вас. Очевидно, вы найдете его в баре.

— Минуточку, — бросил Мартинс и пошел к выходу: ему нужно было подумать. Но едва он шагнул за дверь, к нему подошел солдат, козырнул и твердо сказал:

— Прошу вас, сэр.

Распахнув дверцу окрашенного в защитный цвет грузовика с английским флажком на ветровом стекле, он твердой рукой подсадил Мартинса. Мартинс молча покорился; ему было ясно, что рано или поздно допроса не миновать; перед Анной Шмид он просто разыгрывал бодрячка.

Водитель, не считаясь с опасностью, гнал грузовик по скользкой дороге, и Мартинс запротестовал. В ответ он услышал недовольное ворчание и неразборчивую фразу, в которой прозвучало слово «приказ».

— Вам что же, приказано угробить меня? — спросил Мартинс, но ответа не получил. Машина стала петлять по темным улочкам, и он потерял ориентацию.

— Далеко еще?

Но водитель и ухом не повел. По крайней мере, подумал Мартинс, он не арестован: охраны нет, и его, вероятно, пригласили — кажется, было употреблено это слово? — посетить управление полиции для дачи показаний.

Грузовик остановился у подъезда, водитель повел Мартинса за собой на второй этаж, нажал кнопку звонка у двери, за которой Мартинс услышал множество голосов. Он резко повернулся к водителю и спросил: «Куда это, черт возьми…», однако тот уже спускался по лестнице, а дверь открывалась. Свет изнутри ударил Мартинсу в глаза: он слышал голос, но едва различал приближающегося Крэббина.

— О, мистер Декстер, мы так волновались, но лучше поздно, чем никогда. Позвольте представить вас мисс Уилбрехем и графине фон Мейерсдорф.

Буфет, уставленный кофейными чашками, окутанный паром кофейник, раскрасневшееся от возбуждения женское лицо, двое молодых людей с радостными смышлеными лицами шестиклассников, а в глубине множество сгрудившихся, как на старых семейных фотографиях, тусклых, серьезных и веселых лиц постоянных читателей. Мартинс оглянулся, но дверь была уже закрыта. Он с отчаянием обратился к Крэббину:

— Прошу прощенья, но…

— Забудьте об этом, — сказал Крэббин. — Чашечку кофе, и пойдемте на дискуссию. Вашей выдержке предстоит испытание, мистер Декстер…