Треугольная шляпа

— Не так уж рано… Сейчас, наверное, половина четвертого… — Вот все, что он нашелся сказать в ответ.

В этот момент пронзительно закричал попугай.

— Сейчас четверть третьего, — сказала наваррка, глядя в упор на мадридца.

Подобно уличенному преступнику, коррехидор умолк.

— А что Лукас, спит? — спросил он наконец.

Тут мы должны предуведомить читателя, что, подобно всем беззубым, коррехидор говорил невнятно и пришепетывал, точно жуя собственные губы.

— Еще бы! — ответила сенья Фраскита. — В эту пору он готов заснуть где угодно, хоть на краю пропасти.

— Ну, так… не буди его, пусть себе спит!.. — воскликнул старый коррехидор, побледнев еще сильнее. — А ты, моя дорогая Фраскита, выслушай меня… послушай… поди-ка сюда… Сядь!.. Мне нужно с тобой о многом поговорить.

— Ну, вот я и села, — ответила мельничиха, взяв скамейку и поставив ее прямо против коррехидора.

Усевшись, Фраскита закинула ногу за ногу, наклонилась вперед и подперла щеку ладонью; в такой позе, склонив голову на бок, с улыбкой на устах, играя всеми пятью ямочками, оживлявшими ее красивое молодое лицо, устремив безмятежный взор на коррехидора, она ожидала, когда его превосходительство начнет свои объяснения. Сейчас ее можно было сравнить с крепостью Памплоной в ожидании приступа.

Бедняга хотел было что-то сказать, да так и остался с разинутым ртом, очарованней этой величественной красотой, этим морем обаяния, этой роскошной женщиной с алебастровой кожей, ослепительной улыбкой, синими бездонными глазами — женщиной, точно сошедшей с картины Рубенса.

— Фраскита!.. — упавшим голосом пробормотал наконец представитель короля, и его увядшее, вспотевшее от волнения лицо, как бы приклеенное прямо к горбу, выразило крайнее замешательство. — Фраскита!..

— Да, я Фраскита! — сказала дочь Пиренеев. — Так что же?

— Все, что ты пожелаешь… — ответил старикашка с безграничной нежностью в голосе.

— Чего я пожелаю… — повторила мельничиха. — Ваша милость уже знает. Я желаю, чтобы ваша милость назначила моего племянника, который живет в Эстелье, секретарем городского аюнтамьенто…[16] Уж очень трудно ему приходится в горах, а тогда он сможет перебраться в город.

— Я тебе говорил, Фраскита, что это невозможно. Нынешний секретарь…

— Нынешний секретарь — мошенник, пьяница, скотина!

— Знаю… Но у него сильная рука среди пожизненных рехидоров, а назначить нового я не могу без согласия городского совета. Иначе я подвергаюсь…

— Подвергаюсь!.. Подвергаюсь!.. А вот мы так всему готовы подвергнуться ради вашего превосходительства, и не только мы с Лукасом, а и весь наш дом, включая кошек.

— А ты меня за это полюбишь? — запинаясь, промолвил коррехидор.

— Нет, сеньор, я ведь и так люблю ваше превосходительство.

— Пожалуйста, не обращайся ко мне так церемонно! Говори просто «вы» или как там тебе заблагорассудится… Так ты полюбишь меня? А?

— Я же сказала, что я вас и так люблю.

— Но…

— Никаких «но». Вот вы увидите, как красив мой племянник и какой он хороший.

— Уж если кто красив, так это ты, Фраскуэла!..

— Я вам нравлюсь?

— Еще как нравишься!.. Ты лучше всех на свете!

— Что ж, тут нет ничего удивительного, — молвила сенья Фраскита, закатывая рукав и обнажая свою руку выше локтя, а рука у нее была белее лилии и такой же безукоризненной формы, как у статуи.

— Нравишься ли ты мне?.. — продолжал коррехидор. — Днем и ночью, в любое время, везде и всюду я думаю только о тебе!..

— Так… выходит, вам не нравится ваша супруга? — спросила сенья Фраскита с таким притворным состраданием, что тут рассмеялся бы даже ипохондрик. — Какая жалость! Мой Лукас видел ее, когда чинил часы в вашей спальне, он мне говорил, что ему даже посчастливилось побеседовать с ней и что она такая красивая, добрая, приветливая.

— Ну уж… — пробормотал коррехидор с явным неудовольствием.

— Правда, другие говорили мне, — продолжала мельничиха, — что у нее скверный характер, что она очень ревнива и что вы боитесь ее, как огня…

— Ну уж… — возразил дон Эухенио де Суньига-и-Понсе де Леон, сильно покраснев. — Это уж чересчур! Конечно, у нее есть свои причуды… Но бояться ее — никогда! Ведь я же коррехидор!..

— Но все-таки скажите, любите вы ее или нет?

— Сейчас скажу… Я очень ее люблю… вернее сказать — любил до того, как узнал тебя. Но с тех пор как я увидел тебя, не знаю, что со мною сталось; и она сама замечает, что со мной творится что-то неладное. Достаточно тебе сказать, что теперь… прикоснуться, например, к лицу жены для меня все равно, что прикоснуться к своему собственному… Так вот, понимаешь, я уже не люблю, я уже не испытываю к ней никаких чувств… А вот за то, чтобы только коснуться этой ручки, этого локотка, этого личика, этого стана, я отдал бы все на свете.

С этими словами коррехидор попробовал было завладеть обнаженной рукой сеньи Фраскиты, которой она помахивала перед самым его носом; но сенья Фраскита, не теряя самообладания, протянула руку и со спокойной, но непреодолимой силой слоновьего хобота толкнула коррехидора в грудь и опрокинула его навзничь вместе со стулом.